 |
|
На главную (ознакомительный фрагмент выложен с разрешения автора) ГЛАВА 1 Взглянуть на своё отражение в зеркале было страшно, и потому Кристина подсознательно оттягивала этот момент. Сначала тщательно сложила тонкое от частных стирок полотенце, затем проверила, закрыт ли тюбик с пастой. Повернула свою зубную щётку так, чтобы головка смотрела прямо вперёд. Поправила зелёную, мамину, повёрнутую к стене. Глупая привычка, родившаяся в детстве; тогда ей казалось, что если все щётки будут стоять ровненько и смотреть в одну сторону, что сегодня дома скандала не будет. Впрочем, тогда у зеркала стояло только три щётки. Теперь — четыре. И вот именно четвёртая, с глупым динозавром, почему-то всегда смотрела, куда надо… Бесит! В порыве раздражения Кристина повернула щётку с динозавром вбок, скомкала только что тщательно разглаженное полотенце, резко вскинула голову и с вызовом уставилась в зеркало. Ну? Кто там? Давай! Покажи себя! Из зеркала смотрело знакомое отражение: голубые глаза, яркие чёрные брови, слегка растрёпанные пепельно-белые волосы ниже плеч и чёрный чокер на шее с круглым серебряным кулоном. 
Облегчение тут же смыла волна очередного раздражения. Дожили! Она опасается собственного отражения в зеркале!
Сердито щёлкнув выключателем, Кристина вышла из ванной.
Из кухни доносился запах слегка подгоревшей яичницы. Каждый день — яичница. Каждый день — подгоревшая. Бесит!
— Кристина! Ты идёшь? — полетел по узкому коридору голос матери. Кристина раздражённо вздохнула — конечно, идёт, куда же ещё она денется? — и прошлёпала на кухню. За столом, втиснутым в угол, уже сидел младший брат. Развернуться в тесной кухне было невозможно, но всё же Кристина постаралась усесться как можно дальше от Кирюши. — Когда ты уже сделаешь себе нормальную причёску? Чем тебе не нравились твои волосы, что ты их так изуродовала? — проворчала мать. — Ой, вот только не начинай, — простонала Кристина. Война за волосы шла с тех самых пор, как она их перекрасила — и ждать со стороны противника капитуляции в ближайшее время, похоже, не приходилось. Мама со стуком поставила на стол тарелку. Неизменные кляксы белков, в которых бултыхались непрожаренные желтки. Эти два противных студенистых глаза пялились на Кристину каждое утро. Ломтики ржаного хлеба на краю тарелки напоминали щерящийся рот. Не завтрак, а угощение для Хэллоуина. Тонкие коричневые края яичницы пригорели. Это надо умудриться из раза в раз так готовить яйца, чтобы снизу они подгорали, а сверху не прожаривались! — А огонь убавлять не пробовала? — буркнула Кристина, брезгливо глядя на неаппетитное блюдо, а потом принялась пилить его вилкой; она знала, что отломить кусочек не получится, яичница всегда словно резиновая — А помочь матери с завтраком не пробовала? — бросила в ответ мама, сердито отскабливая сковороду в раковине. В голосе звучало застарелое раздражение, от резких движений грозил рассыпаться небрежно собранный узел каштановых волос с отросшими седыми корнями. — Вся такая самостоятельная и взрослая, а на деле совершенно бесполезная! Дома палец об палец не ударишь! «Бесполезная» было одним из любимых эпитетов, которыми мама награждала дочь. Кристина привычно подавила рвущийся наружу ответ. Она знала, что если возразит, то мать заведёт привычную шарманку о том, как она работает в больнице в две смены и остаётся на ночные дежурства, лишь бы принести в семью лишнюю копеечку, как весь дом на ней одной, и что вместо претензий дочь могла бы взять и помочь. Выслушивать это было неприятно как в первый, так и в сотый раз, так что лучше промолчать. А ещё лучше съехать и жить отдельно! И тогда никто не будет тобой командовать! Но мечтать можно сколько угодно, только реальности до этого не было дела, и мечты так и оставались лишь мечтами. Это в фильмах и в крупных городах — и то, и другое для Кристины в равной степени нереалистично — старшеклассники подрабатывали курьерами, доставщиками пиццы или официантами. А в их дыре устроиться на работу, да ещё без образования, да ещё на неполный день, было практически невозможно. Увы, не всем везёт родиться в мегаполисах, где есть нормальная жизнь. И всё же как обидно! Почему именно Кристине выпало жить в глухой дыре с говорящим названием Верходновск, которая считается городом только на том основании, что когда-то в ней наскреблось двенадцать тысяч людей, то самое количество, которое нужно по закону, чтобы придать поселению статус города? Живут же какие-то счастливчики в нормальных местах! И вообще, другие люди в её возрасте уже достигают чего-то значительного. Выступают с концертами по всему миру, записывают платиновые альбомы, выигрывают олимпийские медали, снимаются в кино, открывают своё дело, досрочно заканчивают школу и поступают в ВУЗ — ну или хотя бы самостоятельно зарабатывают на карманные расходы. А она? Достижений нет. Выдающихся способностей нет. Перспектив нет. И вообще, нет ровным счётом ничего такого — ни в ней самой, ни в её окружении — чтобы на худой конец хотя бы запустить свой блог и привлечь в него тысячи подписчиков. 
За этим удручающим заключением следовал неизбежный вывод: как ни хотелось Кристине считать, что есть в ней что-то уникальное, на деле выходит, что она — унылая, заурядная и скучная личность. Такая же, как все. И эта неприукрашенная и разочаровывающая правда о себе тоже бесила.
Бесила почти так же, как и вечное отсутствие денег. Хотя, если не быть слишком разборчивой, заработать можно даже в их дыре, спасибо интернету. Кристина пару раз слышала, как, собравшись в туалете, девчонки делились с подругами адресами сайтов и форумов, на которых можно найти людей, готовых заплатить тебе за твои фотографии. «И ничего такого, можно и в нижнем белье, а голову отвернула и закрыла лицо волосами, и никто тебя не узнает», — рассказывала одна, и Кристина, тихо сидя в кабинке за закрытой дверью, задавала себе вопрос: настолько ли отчаянно ей нужны деньги, чтобы зарабатывать их таким способом? Нет, пожалуй, всё же не настолько. И, конечно, всегда оставался ещё один вариант заработка: встречаться со взрослым состоятельным мужчиной. Но и он Кристине не слишком нравился. Во-первых, где такого найти? Во-вторых, посмотрит ли вообще такой на Кристину, ведь похвастаться привлекательностью, сражающей наповал представителей противоположного пола, она не могла. В-третьих, как ни ругала себя Кристина за наивность и глупость, в глубине души ей хотелось искренних романтических чувств, а не отношений по расчёту. Ну и наконец, перед глазами был печальный чужой опыт: в прошлом году у них в школе училась девушка, за которой после уроков приезжал крутой белый джип. Владелец автомобиля покупал ей дорогие сумки и последние модели телефона, а потом пропал; болтали, что его подали в уголовный розыск за крупные финансовые махинации. А девушку до самого выпускного преследовали осуждающие взгляды и сплетни о том, что её видели выходящей из операционного кабинета в отделении гинекологии… Нет, приемлемых вариантов вырваться из этой дыры раньше времени или хотя бы облегчить свою жизнь до выпуска из школы Кристина не видела. Оставалось ждать лета. Последний учебный год — и всё, свобода и долгожданный шанс на новую жизнь! И без разницы, на кого учиться, хоть на пчеловода, хоть на техника топливного оборудования, лишь бы только свалить отсюда поскорее. И начать уже самостоятельную взрослую жизнь, к которой, по внутренним ощущениям, Кристина была уже более чем готова, и лишь внешние обстоятельства всё никак не позволяли её начать. — Не забудь, у Кирюши с утра физкультура, — напомнила мама, вытирая покрасневшие, распаренные от горячей воды руки о фартук. — Сходи проверь потом, как он. Кристина снова заставила себя проглотить рвущийся наружу ответ: «Тебе надо – ты и проверяй». Всё равно нет смысла, в ответ только получишь новую лекцию о том, что должна делать старшая сестра. Как же бесили эти бесконечные «должна»! Должна помогать папе с мамой, потому что дочь. Должна помогать Кирюше, потому что старшая сестра. Должна хорошо учиться, потому что иначе не поступишь в ВУЗ… Всем Кристина должна! Всем — кроме себя. Её желания и её чувства никого не интересовали, до них никому не было дела. Но даже если бы дело и обстояло иначе, за бесконечными «должна», которые Кристина была всем должна, на свои «хочу» времени всё равно не осталось бы. Хуже резиновой яичницы была только остывшая резиновая яичница. Кристина осилила половину и, улучив момент, когда мама вышла из кухни, выкинула остатки в мусорное ведро. Поймав прямой немигающий взгляд Кирюши, прошипела: — Только попробуй ей сказать! Не приду к тебе после физры, и так и останешься сидеть в раздевалке связанный. Понял? Брат молча моргнул, а затем переключился на завтрак. Резиновая яичница его, похоже, совершенно не раздражала. А скорее всего, он просто не замечал, что блюдо несъедобно. Кристина поставила тарелку в раковину. Мыть не стала — мелочно-приятный знак протеста — и пошла в свою комнату. Точнее, в комнату, которая когда-то была её. Девять лет прошло, а она так и не привыкла — и не простила! — что ей приходится делить спальню с братом. Бесит! И снова зеркало. Без него, как ни крути, глаза не накрасишь. «Да хватит уже!» — строго выговорила Кристина и заставила себя спокойно посмотреть в гладкую поверхность. Увидев нормальное отражение, перевела дух. «Вот видишь! Чем меньше веришь во всякую дурь, тем реже она случается!» 
Кристина взяла подводку, уверенно нарисовала чёрные стрелки. Несколько взмахов мягкой кисточкой — и на веки легли тёмные тени, придавая голубым глазам более насыщенный оттенок. Завершающий штрих — слой чёрной туши на ресницы. Готово. Никаких румян, никакой помады, только бесцветный блеск для губ. Всё равно, как ни старайся, не бывать ей модельной красоткой глянцево-гламурной внешности, фотографии которой собирают сотни восторженных комментариев в соцсетях. А раз так, то лучше и не пытаться подстраиваться, а сделать вид, что ей комфортно в своей «непохожести». Окружающие в это уже поверили. Осталось поверить самой.
Кристина повернула к зеркалу одну сторону лица. Другую. Да, вот так хорошо. Серебряные гвоздики в уши, с одного вниз свисает короткая цепочка. Серебряное кольцо на указательный палец. Джинсы, эластичная чёрная футболка. Телефон в карман, наушники в уши. Всё, к бою с очередным прекрасным днём Кристина готова! В комнату вошёл Кирюша. Как всегда раздражённая его появлением, Кристина перекинула рюкзак через плечо. Напоследок автоматически бросила на себя взгляд зеркало — и застыла. Из зеркала снова смотрела она. Другая Кристина. Пепельно-белые волосы забраны в аккуратный хвост, на веках — лёгкие бежевые тени, в ушах — аккуратные жемчужные капельки, и рубашка отвратительного нежно-розового цвета. Хоть сейчас фотографируй и выкладывай в «глянцевых» соц-сетях! Другая Кристина приветливо улыбнулась, и позвоночник Кристины насквозь прошил ледяной ужас. Зажмурившись, Кристина заставила себя медленно досчитать до десяти и снова открыла глаза. Из зеркала на неё смотрело привычное, хорошо знакомое отражение. Кристина устало прикрыла лицо руками. Это началось около двух лет назад, и первое время появление отражения другой Кристины в зеркале не казалось поводом для волнения. «Померещилось!» — легко отмахивалась Кристина — и забывала о случившемся. Но за последний год чужое отражение стало появляться всё чаще и чаще, и уже не только в зеркалах дома, но и в витринах магазинов, и даже в тонированных стёклах проезжающих машин. Казалось бы, что тут такого пугающего? Не монстра же она видит и не привидение, не зомби и не умершего родственника. И даже не обманчиво невинную маленькую девочку с печальным взглядом, от которой в фильмах ужасов жди больше всего проблем. Нет, она просто видела себя такой, какой, наверное, хотели бы её видеть мать и учителя. В любом случае, не было в отражении ничего страшного. Просто расшалившееся воображение. Происки подсознания, не более; наверное, на каком-то уровне Кристина всё же очень сильно хотела получать одобрение окружающих и подходить под их стандарты, хоть и убеждала себя в обратном. И всё же каждый раз при виде той, другой Кристины Кристину охватывал парализующий первобытный ужас — до дрожи, до паралича. Идеальная картинка самой себя не должна внушать такой страх! Кристина надеялась справиться с наваждением самостоятельно, включала логику, убеждала себя, что всё это ей лишь мерещится, и что ей просто надо перестать обращать внимание… Не помогало. И поделиться проблемой было не с кем. Мать скажет, что это переутомление и стресс от учёбы. Или, если будет в плохом настроении, а такое случается часто, отмахнётся и велит не выдумывать глупости. Ни сочувствия, ни понимания от неё не дождёшься, она вся в заботах о Кирюше и в беспокойстве из-за старшей медсестры в больнице, с которой она вот уже много лет конфликтует. Нет, Кристина вовсе не думала, что мама её не любит. Просто её любовь выражалась исключительно через заботу о самых насущных нуждах, и других проявлений мама, похоже, просто не знала — или у неё не было на них сил и времени. Сыта? Одета? На второй год не оставляют? Ну, вот и чудненько! А интересоваться мыслями и увлечениями дочери или поговорить по душам ей даже не приходило в голову. К отцу Кристина за советом и подавно не пошла бы. Они уже давно как-то незаметно стали чужими друг другу. Соседи, которые живут под одной крышей. Отец работал допоздна, даже по выходным. И хоть и не напивался, но регулярно выпивал. Скромный бизнес по авторемонту приносил скромный же доход и отнимал всё время и силы. «Зато пашу на себя, а не на дядю», — возражал отец на периодически выдвигаемые мамой требования поискать другую работу. Он едва ли перекидывался с Кристиной парой слов за ужином — да и редко они были, ужины всей семьёй. Зато нередкой была ругань, которую устраивали родители за плотно закрытыми дверьми зала… Как-будто эти хлипкие картонные преграды не пропускали звуки! А время от времени Кристине и вовсе казалось, что она видит в глаза отца удивление, когда они встречаются на кухне или в коридоре их тесной двушки — так, словно он забывал, что у него есть дочь. Зато про сына отец всегда помнил! Но Кристина с этим уже давно смирилась. С тех пор, как родился брат, ей, как старшей, забота доставалась по остаточному принципу. А поскольку брат родился особенным, эти остатки представляли собой лишь жалкие крохи родительского внимания. Нет, поделиться с родителями — вообще не вариант. И так было всегда. Во всяком случае, с рождения Кирюши — точно. Расхожие фразы о том, что твой дом — твоя крепость, твоя семья — надёжный тыл, что дом — это место, в которое хочется возвращаться — всегда были для Кристины пустым звуком. Её дом никогда не был её крепостью, и она никогда не думала о нём как о месте, где можно укрыться от проблем и получить поддержку и понимание. В лучшем случае здесь можно было на время спрятаться от одних проблем — но только ценой получения других. Иногда, правда, очень редко, Кристине бывало стыдно за своё недовольство. Есть же семьи, где родители беспробудно пьют, бьют своих детей, заставляют их попрошайничать и собирать пустые бутылки на улице, спихивают ненужных им отпрысков в детдом, а в самых страшных случаях подсаживают детей на наркотики, а то и вовсе продают. А у неё полная семья, нормальные родители, оба работают, никто её и пальцем не тронул, и как ни крути, но о ней заботятся. И её обида на то, что ей не уделяют больше внимания, просто ничтожна на фоне по-настоящему неблагополучных семей… И всё же очень сложно убедить себя в том, что по всем формальным признакам ты должен быть счастлив, когда в глубине души прочно укоренилась уверенность, что тебе чего-то очень не хватает. Впрочем, не хватало не только в семье, но и вообще в жизни. Тех же подруг. Будь у Кристины друзья, какими-то проблемами она могла бы поделиться с ними. Но подруг не было. Почему? Об этом задумываться не хотелось, уж очень неутешительные напрашивались выводы. Какие ещё варианты? Школьный психолог? Не уж, увольте, этой Анне Дмитриевне и самой психолог не помешает; молоденькая тусклая психологиня была классическим образцом тех, кто идёт на психологический не для того, чтобы научиться решать чужие проблемы, а чтобы разобраться со своими. И с ними психологиня, похоже, пока так и не справилась. Что ещё? Антидепрессанты? Но их, наверное, не продадут без рецепта. Да и можно ли назвать происходящее с ней депрессией? Психотерапевт в больнице? Ни за что на свете! Сколько в их дыре психотерапевтов? Один? Два? Можно не сомневаться, что стоит только к нему сунуться — и в школе об этом узнают уже на следующий день. И привет, клеймо «психбольная». Две Ольги, некоронованные королевы класса, и без того зло подшучивают, что Кристина точно «ку-ку», раз она так нелепо одевается и красит волосы в такой странный цвет, к тому же у неё брат-идиот, а психические расстройства — это же семейное и наследственное, да? Нет, придётся как-то справляться самостоятельно, без посторонней помощи. Например, просто не обращать внимание на эти странные видения, и они наверняка сами собой пропадут. Должны пропасть! — Кристин, подожди! — позвал Кирюша, торопливо запихивая учебники в рюкзак. — Я хочу с тобой! — Не маленький, сам дойдёшь, — огрызнулась Кристина. Не собиралась она вести его в школу! Она не хотела, чтобы их лишний раз видели вместе. Нет, конечно, все и так знали, что Кирюша — её брат, и всё же Кристина старалась не показываться с ним на людях. — Ну Кристин! Ну пожалуйста! — Не ной! Будешь ныть, не приду после физры, понял? Кирюша замолчал — резко, словно его выключили. Кристина на прощание с вызовом взглянула на зеркало — а ну-ка, давай, посмей только показаться! Из рамки на неё послушно взглянуло её собственное отражение. Кристина удовлетворённо кивнула и вышла из комнаты. Отражение Кристины тоже пропало, а затем снова появилось, уже аккуратно причёсанное, в розовой рубашке, и посмотрело вслед Кристине. Затем встретилось взглядом с Кирюшей, который смотрел на него во все глаза, улыбнулось и помахало ему рукой. Кирюша вздрогнул, моргнул и отвёл взгляд.  * * * Кристина торопливо натягивала кеды, надеясь улизнуть из дома прежде, чем ей что-то поручит мама или её нагонит прилипчивый младший брат. — Кристи-ин! Кристина с досадой закатила глаза. Не успела! Мамино «Кристи-ин!» не предвещало ничего хорошего. Если мама её звала, то это означало или то, что она собирается за что-то отругать, или нагрузить каким-то неприятным занятием. — Совсем забыла. У отца два билета в цирк… — Откуда? — На работе, вроде, кто-то дал. — Я не про то. Откуда в нашей дыре цирк? — Так это странствующий цирк. Как уж такие называют? Шапито? С гастролями. В общем, представление сегодня вечером в семь. Сходишь с Кирюшей. — Нет! — категорически отрезала Кристина. Ни за что! Только цирка ей ещё и не хватало. Если только кто-то её там увидит, то насмешкам не будет конца и края! — Отец задержится на работе, а я во вторую смену. Больше с ним идти некому. — Значит, обойдётся без цирка. — Кристина! — повысила голос мать. — Кирюша очень обрадовался, когда узнал. Он никогда не был в цирке. — А нечего было обещать, если ты не знала наверняка, получится ли его туда сводить. — Ты же знаешь, как важно для Кирюши быть среди людей и получать новые впечатления! — попыталась увещевать мать. — Обычно он очень не любит людные места, а тут даже сам захотел пойти! — Рада за него, — буркнула Кристина. — Нужно с ним ходить. Это очень важно для его развития! — Вам нужно — вы и развивайте. — Что значит «вам»? — возмутилась мама. — Кирюша твой брат! — Я брата не просила. Тем более такого… дефективного. Последние звуки ещё не успели раствориться в воздухе, когда Кристина пожалела о сказанном. Конечно же, родители тоже не выбирали такого ребёнка. Каждый хочет, чтобы его дети были здоровы. В глубине души Кристина понимала, что нужно извиниться, но сама мысль об этом заставляла всё внутри восставать в протесте. Признавать свою неправоту было очень неприятно! Проще сделать вид, что ничего не было. Или притвориться, что ты не считаешь, будто сделала что-то не так. Мама побелела и плотно сжала губы. Но она не успела ничего сказать, потому что от дверей спальни раздался голос Кирюши: — Я не дефективный. Слова повисли в тишине. — Хватит, — тихо и как-то очень устало сказала мама, глядя на Кристину. — Сегодня ты ведёшь Кирюшу в цирк — и точка! Если бы не чувство вины, которое Кристина всё же чувствовала в глубине души, она бы отказалась. Но пришлось помолчать. Этакий бартер: поход в цирк в обмен на то, чтобы не извиняться. «Не слишком-то выгодная сделка», — подумала Кристина, выходя из подъезда. Металлическая дверь захлопнулась позади с каким-то особенно громким лязгом и зловещим стоном. «Словно дверь склепа», — поёжилась Кристина и тут же себя выругала за впечатлительность. Откуда ей вообще знать, как хлопают двери склепов, она же ни в одном не была! — Кристин! Подожди! Я с тобой! Металлическая дверь снова хлопнула — на этот раз совершенно нормально, без всяких зловещих стонов и скрипов, пропуская Кирюшу. Брат быстро нагнал Кристину, взял за руку и с довольным видом зашагал рядом. На лице сияла счастливая улыбка. Кристина никогда не понимала, почему Кирюша постоянно таскался за ней хвостом, хотя она не давала себе труда скрывать, что брат ужасно её раздражает. Эта его щенячья привязанность не умиляла, а бесила. — Мы пойдём сегодня в цирк, да? — спросил Кирюша. — Похоже на то, — буркнула Кристина и вырвала у него руку. — Я очень рад, — серьёзно сказал Кирюша и снова взял сестру за руку. На этот раз она не стала её вырывать. — Так хочешь в цирк? — хмыкнула Кристина. — Нет. Так хочу с тобой. * * * Фьор проснулся от того, что старый автобус хорошенько тряхнуло на ухабе. Глянул за серую хмарь за окном — ещё утро, и они ещё не доехали, повернулся на другой бок и попытался заснуть, но понял, что остатки сна неумолимо рассеиваются в воздухе. 
С завистью покосился на соседей. Ковбой мерно похрапывал, Вит спал как убитый, никакие кочки и ухабы их не беспокоили. То ли такой крепкий сон, то ли они просто колесят намного дольше него и выработали привычку.
Сев на постели, Фьор первым делом прищёлкнул пальцами, и в них появился язычок огня. Он погасил его, сжав кулак, а затем снова щёлкнул. И снова погасил. И снова зажёг. Выглянул в окно: не видно ли уже городка, где им предстоит выступать? Названия Фьор не запомнил — да и зачем? Одно представление — и снова в путь. Этот безликий, безымянный городок наверняка ничем не отличается от десятков других, в которых он уже побывал. Мерно шуршали шины по асфальту, тихо, привычно рычал мотор автобуса, тихонько дребезжало что-то в хвосте автобуса. Привычные, знакомые звуки, в которые Фьор обычно не вслушивался. Но сегодня что-то было не так, и он пытался понять, что именно. Какая-то неуловимая, новая нотка, природу которой он никак не мог определить. Фьор погасил огонёк, чтобы не отвлекаться, и полностью сосредоточился на слухе. Но чем старательнее он вслушивался, тем всё более непонятной становилась эта нота. Впереди, на горизонте, появились крошечные силуэты домов — окраина города. И таинственный звук стал обретать силу. Сейчас он походил на эхо короткого крика. Это эхо металось, отскакивая от невидимых стен, каждый раз меняясь. Казалось, стоит только прислушаться чуть внимательнее — и получится разобрать слово. Фьор так старался, что заломило в висках. Неуловимое эхо дразнило, но так и не превратилось в слово. Но когда автобус въехал на окраину города, и с обеих сторон потянулись унылые серые дома, кожа вдруг покрылась мурашками, как от холода, а таинственный звук, так и не превратившись в знакомое слово, внезапно обрёл чёткий смысл. Это был… зов. Да, за неимением лучших слов «зов», пожалуй, оказался самым близким определением этого странного звука. Фьор понятия не имел, кто его звал, куда и зачем. Но откуда-то точно знал, что зов послан за ним, и сопротивляться ему не было сил. Он должен выйти в этом безымянном городе и найти того, кто его зовёт. Щелчок пальцев — и в них снова появился язычок огня. * * * Афиши цирка были повсюду: на остановках и на столбах, на заборах и на автобусах. Кристина недоумевала, как это она пропустила. Неужели настолько ушла в себя, что не замечала этой аляпистой навязчивой рекламы? Мимо проехал, чихнув облаком дыма из выхлопной трубы, автобус. На боку, от крыши до колёс, красовался огромный рекламный плакат с гимнастами, клоунами и жонглёрами и надписью неожиданно строгими белыми буквами «Цирк Обливион». Кристина фыркнула, увидев это название. Какое претенциозное имечко для цирка! Тем более — для шапито. Даже само слово «шапито» казалось Кристине каким-то дурацким и вызывало ассоциацию с чем-то несерьёзным, беспорядочным и любительским. И вот туда ей придётся сегодня идти? Ох… Рядом с надписью «Обливион» улыбалось клоунское лицо. Точнее, Кристине сначала показалось, что оно улыбалось, потому что тонкие красные губы растягивались на белом, как у Пьеро, лице. Но клоун не выглядел весёлым. На выбеленном лице не было ни обведённого широкими полосами рта, ни ярко подведённых глаз, ни смешного шарика на носу. Только тонкая красная линия губ, аккуратная красная точка на кончике носа и две чёрные точки под глазами, которые придавали взгляду клоуна неожиданно серьёзный и усталый вид. Будь у него хотя бы яркая рыжая или жёлтая копна! Но нет, лысую голову венчал пучок пушистых бесцветных волос. Автобус проехал мимо, и невольно проводившая его взглядом Кристина вздрогнула; ей показалось, что глаза у белого клоуна живые, и что они следят за ней. Кристина поёжилась. Только клоунов ей ещё не доставало! Хватит с неё чужого отражения и замогильно лязгающих дверей подъезда. Кристина бросила нервный взгляд на уезжающий автобус — просто чтобы убедиться, что конечно же никакие у клоуна не живые глаза — и почувствовала, как земля уходит из-под ног. У заднего стекла автобуса стояла другая Кристина и смотрела прямо на неё, в упор. Та самая Кристина, с аккуратным хвостиком и в мерзкой девчачье-розовой рубашке, которая так хорошо смотрелась бы на обновлённой фотографии в её профиле в соцсетях. Вид на заднее окно перекрыла невесть откуда взявшаяся пожарная машина; она мигала всеми огнями и оглушительно выла, а вдалеке слышался вой других. Пожарная машина проехала, и Кристина тут же отыскала взглядом автобус. Он заворачивал за угол. Конечно же, глаза клоуна за ней не следили, и никого около заднего стекла не было. А затем мимо Кристины медленно проехал автомобиль, от вида которого у неё захватило дух. Старинный и роскошный, словно из времён чёрно-белых фильмов и джаза, чёрный, с яркими хромовыми деталями, тонированными окнами и множеством круглых фар разных размеров. Когда это чудо автомобильного производства поравнялось с Кристиной, стекло пассажирского сидения слегка приспустилось, и через образовавшуюся щель выскользнуло несколько листов бумаги. Их тут же подхватил ветер, разнёс по дороге. Один лист швырнул прямо Кристине под ноги. Она наклонилась, подняла бумагу и перевернула. Это была цирковая афиша, с которой на неё смотрел белый клоун. Тот самый, с автобуса. ГЛАВА 2 Даже без грима Сол очень походил на своего сценического персонажа: бледное лицо, тени под глазами, покрасневший кончик носа и копна бесцветных взъерошенных волос на макушке. Но несмотря на меланхоличный вид, директор цирка был человеком энергичным, деятельным и решительным. Казалось, ничто не может выбить почву у него из-под ног или заставить его потерять самообладание. У Сола всегда был план. И план Б на случай, если первый план не сработает. Сол спокойно выслушал просьбу Фьора пройтись по городу. — Странно. Ты же обычно никогда не выходишь. И даже на самых первых порах не просил! Что, кстати, в своё время тоже казалось мне странным. Все новенькие только и делают, что рвутся выйти в каждом городе, где мы останавливаемся — проверить, не здесь ли их новое место. Но не ты. Сол уставился на Фьора выжидательным взглядом. Фаерщик сделал вид, будто не расслышал незаданный вопрос. Директор был прав, все новенькие проходили через стадию, когда каждый населённый пункт, в котором они раскидывали шатёр, казался им Тем Самым, где они найдёт своё новое место в этой жизни. И было неважно, большой это город или маленький посёлок. Лишь бы только вернуться в обычный мир. Они жадно рассматривали городские пейзажи, гуляли по улочкам, вдыхали запах кофеен и бензиновых выхлопов и с жадностью читали все афиши и объявления. Они будто примеряли город на себя, заранее представляя, как будут тут жить. Но цирковое представление заканчивалось, шатёр сворачивался, заводились моторы грузовиков, трейлеров и автобусов — и увозили с собой очередную порцию осколков разбившейся надежды. Фьор эту стадию благополучно миновал. Главным образом потому, что когда все рвались вернуться обратно, он, наоборот, только хотел уйти подальше. Но хотя с той поры пришло немало времени, Фьор был по-прежнему не готов поделиться, почему он никогда не хотел вернуться обратно в обычный мир. — Ну а вот сейчас вдруг почему-то захотелось пройтись, — сказал он, сделав вид, будто услышал вопрос Сола как «почему тебе сейчас захотелось выйти», а не как «почему тебе никогда раньше этого не хотелось». Объяснить точнее он и сам не мог; он до сих пор не был уверен, что непонятно откуда явившийся таинственный зов — это не плод его воображения. — Что ж, иди, раз хочется, — спокойно сказал Сол, отвернулся к зеркалу и продолжил накладывать грим, поглядывая на отражение фаерщика. — Преставление только вечером, подготовиться ещё успеешь. Только осторожно. Помни о правилах. — Помню, — кивнул Фьор. Подошёл к двери трейлера, остановился и нерешительно обернулся. — А это может быть он? — Уход? — сразу понял Сол. — Вряд ли. Уход обычно происходит только на арене, во время представления. — Но всегда может быть первый раз, верно? — заметил Фьор. Сол отложил губку с белым гримом и внимательно взглянул на фаерщика. — Я даже не пойму, хочешь ты этого — или наоборот боишься? Фьор лишь молча пожал плечами и вышел. * * * Две Ольги, шатенка и блондинка, стояли у входа в школу. Некоронованные королевы класса выглядели так, словно сумели перенести фото-фильтры из телефонных приложений в реальную жизнь: безупречная кожа, идеальные ресницы, аккуратные локоны и выразительные взгляды. При виде Кристины с братом тщательно накрашенные рты растянулись в ехидных улыбках. — О, гляньте, сегодня она с Форрестом за ручку! Опять будешь своему братцу-придурку шнурки после физры развязывать? Буквально волоча Кирюшу за руку, Кристина молча прошла мимо, из последних сил заставляя себя не реагировать. Стоит только начать, и две «глянцевые» Ольги с точностью акул, почуявших кровь, почуют, что нащупали больное место. И станут жалить в него со стремительностью гадюк, на которых так походили своими повадками. — Кого они назвали Форрестом? — спросил Кирюша, послушно стоя, пока Кристина расстёгивала ему пиджак в раздевалке. Зачем, спрашивается, покупать ему одежду на пуговицах, если он не умеет их застёгивать и расстёгивать? — Меня? Они сказали, что ты держись Форреста за ручку. Значит, меня. А почему они меня так назвали? Они не знают, что меня зовут Кирилл? — Знают, — буркнула Кристина. — Форрест означает «лес» на английском, — продолжил Кирюша. — Красивое имя. Но у меня уже есть имя. Надо им сказать. Почему они назвали меня Форрест? Потому что я похож на лес? — Потому что ты идиот! — не выдержала Кристина, рывком сдёргивая с него пиджак. — Я не идиот, — рассудительно возразил Кирюша. — И у меня есть имя — Кирилл. Я умею складывать и вычитать в уме четырёхзначные цифры. Я могу рассказать всю таблицу Менделеева. Я знаю столицы всех стран мира… — Да, да, всё это и ещё миллион важных ненужных вещей, — сердито отмахнулась Кристина, помогая брату одеть рюкзак за спину. Кирюша и впрямь знал впечатляющее количество самых разных фактов, от названия звёзд в созвездиях до дат всех битв войны с Наполеоном. Но всё это меркло на фоне того, что он не умел расстёгивать пуговицы, завязывать шнурки и намазывать хлеб маслом, а также был начисто лишён образного мышления, не понимал шуток, не чувствовал границ личного пространства других и не владел даже азами такта. Трёхлетний ребёнок может в гостях заявить: «У вас суп невкусный», и все вокруг лишь усмехнутся и через минуту забудут. Когда точно так же громко и открыто скажет девятилетний, это вызовет в лучшем случае недоумение, а в худшем — осуждение: вот ведь, совсем ребёнка не воспитывают! Но как, спрашивается, воспитывать ребёнка, у которого словно отсутствуют какие-то части мозга, отвечающие за поведение в обществе? — Они назвали меня Форрест. Но у меня уже есть имя. Почему они называют меня Форрест? Потому что я похож на лес? Кристина раздражённо закатила глаза. Ещё одна милая особенность её братца: он будет повторять один и тот же вопрос с монотонностью робота до той поры, пока не получит ответ — или Кристина не будет готова завизжать от раздражения. — Они назвали тебя Форрестом, потому что ты как Форрест Гамп, — нехотя буркнула она. — Есть такой американский фильм, а Форрест — имя главного героя. — Я на него похож? — Ну, типа того. Кристина не видела фильм, но она посмотрела рекламный трейлер после того, как фальшиво-сердобольная соседка-сплетница назвала Кирюшу Форрестом, и это имя с её лёгкой руки намертво к нему прикрепилось. Двух с половиной минут ролика более чем хватило, чтобы понять обидное, но точное сравнение. Фильм рассказывал о человеке, который был почти нормальным. И ключевое слово тут — не «нормальный», а «почти». Именно это обманчиво небольшое «почти» прокладывало огромную пропасть между Форрестом и миром в кино — и между Кирюшей и остальными в реальности. — Постарайся хоть в этот раз обойтись без связанных шнурков, ладно? — устало попросила Кристина, зная, впрочем, что это бесполезно. Одноклассники считали, что связать между собой шнурки кроссовок и смотреть, как Кирюша беспомощно пытается ходить, не в силах развязать даже простейший узел — это чудесное развлечение, и оно им никак не надоедало. Когда Кристина зашла в класс, две Ольги были уже там. Они встретили её мерзкими ухмылочками. Кристина давно привыкла — и к ухмылкам, и к язвительным насмешкам, и к гадким слухам. И лишь изредка устало удивлялась тому, что взрослые, казалось бы, люди, — на пороге совершеннолетия, к лету закончат школу! — по-прежнему занимались такими глупостями! Но… разве можно считать глупостями то, что ранит так сильно? Нет, это настоящий буллинг. Хотя нет, никакой это не буллинг, Кристина терпеть не могла иностранное словечко, которое звучало так умно и солидно — и словно приглаживало и облагораживало уродливую суть, которая таилась под ним. А суть эту составляла самая настоящая травля. Одноклассники что-то показывали друг другу в телефонах и хихикали. Должно быть, глянцевые гадюки Ольги снова оставили какой-то мерзкий комментарий к её последнему посту с музыкой. Доставлять им удовольствие и проверять прямо сейчас Кристина не собиралась. Искушение удалить страницу из соцсетей регулярно её посещало, но она терпела. Сделать так означало признать поражение, а этого Кристина допускать точно не собиралась. За первым поражением последуют другие — до тех пор, пока она не будет разгромлена наголову. Именно поэтому она продолжала поддерживать эту несчастную страницу, хотя давно не получала никакого удовольствия от новых постов. Бесит! Когда разгорелся конфликт? Из-за чего? Сколько Кристина над этим ни думала, она так и не находила ответа. Пожалуй, ничего конкретного и не произошло, просто в школьном коллективе по определению должна быть королева, и должны быть те, кто будет предметом для её издевательств. В какой-то момент Ольги заняли нишу первых, а Кристине выпал удел вторых. Вероятно, она могла бы примкнуть к свите «королев», но восхищённо на них смотреть и во всём им поддакивать в своё время показалось ей слишком высокой ценой за спокойствие. С той поры Кристина не раз жалела о том решении. Став объектом злых насмешек Ольг, она автоматически осталась в одиночестве; никто не хотел оказаться рядом с жертвой, чтобы самому ненароком не стать преследуемым. Кроме Кристины, в классе было ещё несколько человек, кого Ольги сделали мишенями для насмешек. Но хотя, казалось бы, всем им следовало объединиться по принципу «враг моего врага — мой друг», этого не произошло. Да и сама Кристина не хотела иметь ничего общего с этими неудачниками. Она выработала для себя другую философию: если мир не хочет тебя принимать, ты делаешь вид, что на самом деле это ты не хочешь принимать мир. И если играешь такую роль достаточно долго, то и сама начинаешь в неё верить. Кристина сказала себе, что ей нет дела до равнодушия одноклассников, игнорировала злые насмешки резкостью и грубостью на особенно сильные выпады. Она так старательно притворялась, так вживалась в роль, так следила за тем, чтобы не проявить своих настоящих чувств, что постепенно все одноклассники стали её сторониться и считать, что она действительно такая: резкая, угрюмая и колючая. Кристину это вполне устраивало, и менять своё поведение — во всяком случае, до тех пор, пока она в этом коллективе — она не собиралась. Она продолжала делать вид, будто ей искренне плевать и на насмешки Ольг, и на мнение о ней других одноклассников, и на своё одиночество, ведь стоит только раз показать, что тебе больно, что тебя задели — и в это место будут бить с удвоенной силой. А если не обращать внимания, то раньше или позже злым языкам надоест её преследовать. Правда, в её конкретном случае это явно будет «позже», чем «раньше», так как Ольги, несмотря на всё показное равнодушие Кристины, всё не унимались. Казалось, их злобу постоянно что-то питало, был какой-то раздражающий фактор, который не давал им успокоиться. Но какой? Кристина могла бы понять, если бы была из богатой семьи. Или красавицей. Или круглой отличницей. Или встречалась с Филом из 11«А»; он держался с апломбом кинозвезды, и на него с интересом поглядывали все старшеклассницы, в том числе и обе Ольги. Но ничего этого к ней не относилось. Оставалось только набраться терпения и дождаться окончания школы. Тогда начнётся нормальная взрослая жизнь, и глупые злые игры останутся в прошлом. Кристина была более чем к этому готова. Жаль, что нельзя выпуститься уже в этом году. Она бы с радостью оставила позади гадюшник под названием «школа». И родителей с Кирюшей — без сожалений! И весь этот убогий серый городишко, где ничего никогда не случалось, и где все были обречены на бессмысленное унылое существование. Кристина никогда не чувствовала, что здесь её дом, ей всегда казалось, что ей уготована другая жизнь. Более яркая, более насыщенная и более значимая. Что за жизнь? Этого она не знала. Но точно знала, что не здесь. Мысль о том, что, возможно, никакой другой, лучше жизни, там, в будущем для неё нет, Кристина старательно гнала от себя. Потому что если её нет, и её судьба — на всю жизнь остаться здесь, то лучше такую жизнь и не проживать вовсе. * * * В пустой раздевалке смирно сидел Кирюша. Он уже давно не пытался куда-то ковылять в связанных между собой кедах и уж тем более не пытался распутать шнурки самостоятельно. Устало вздохнув, Кристина присела перед ним на корточки и развязала узлы. Они даже не были тугими! Совсем простые! Только потянуть за шнурок — и он сам развяжется! Но Кирюша не мог сделать даже этого… Как же бесит! Так хотелось дать ему подзатыльника и в сердцах выплюнуть: «Ты совсем идиот? Ну вот же, просто потянуть за шнурок, и всё! Тут и куриных мозгов хватит!» Но Кристина знала, что это бессмысленно. В прошлом она уже не раз так делала, но ничего не менялось: Кирюша не начинал развязывать шнурки, а ей самой если и становилось легче от того, что она выплеснула раздражение, то только на миг. Кристина почти сразу же понимала, что, как это ни трудно принять обычному человеку, Кирюша и впрямь ничего не может справиться со шнурками. А, значит, зря она на него срывалась. Последняя мысль неизменно вызывала укол вины, и это ужасно раздражало. Кристине вообще казалось, что она постоянно сердится, на всё и вся, и мир вокруг словно задался целью как можно сильнее вывести её из себя. И это тоже бесило. Рывком поставив брата на ноги, Кристина помогла ему надеть рюкзак и грубовато толкнула в спину. — Всё? Или сегодня ещё будут проблемы? — Я не могу наверняка знать, что будет дальше, — рассудительно ответит Кирюша. Кристина закатила глаза. Это свойство воспринимать все вопросы предельно буквально делало любую беседу с братом тем ещё испытанием! Перемена уже заканчивалась, и Кристина поспешила в класс, на ходу проверяя свою страничку. Так и есть, очередная порция гадостей от анонимов. Кристина быстро удалила комментарии, прекрасно зная, что скоро появятся новые. У этих гадюк даже не хватало храбрости писать под своими именами! Порой она испытывала искушение оставить пару мерзких слов под их постами, но каждый раз удерживалась, не желая спускаться до их уровня… и давать им очередной повод для злословия. Хотя отсутствие повода их никогда не останавливало. Не удержавшись от искушения, Кристина заглянула на страницу Фила и привычно заколебалась, увидев новый пост. Очень хотелось поставить лайк, но она знала, что если это заметят Ольги — а они заметят! — то у них появится новый повод для жалящих насмешек. С другой стороны, если она не поставит ни одного лайка, то как иначе сможет дать понять Филу, что он ей интересен? Да, понятно, что он нравится всем девочкам школы, и шансы у неё, мягко говоря, невысоки, но всё же… Как обычно, в этой борьбе победило соображение собственного спокойствия. Кристина на ходу свернула страницу — и на кого-то налетела. — Эй, осторожнее! — автоматически огрызнулась она. Да что это такое? Хотя в классе она и чувствует себя изгоем, она же не невидимка, чтобы так на неё налетать! — Извини, — послышалось в ответ. Кристина подняла голову и будто проглотила язык: перед ней стоял Фил. Как говорится, нарочно не придумаешь. — Симпатичный кулон, —добавил объект мечтаний всех старшеклассниц, слегка прикоснулся кончиком пальца к подвеске на чокере — и спокойно пошёл дальше. Кристина стояла на месте, глядя ему вслед, и думала, что ведёт себя точь-в-точь так, как влюблённые дурочки глупых романтических комедий, которые она так презирала. Жалко и смехотворно! Встряхнув головой, Кристина заторопилась на урок. Но перед тем, как войти в класс, она всё же снова открыла страницу Фила — и впервые поставила лайк к его посту. * * * Городок с вызывающим ухмылку названием ВерхоВерходновск походил на лабиринт, живущий самостоятельной жизнью, и эта жизнь словно задалась целью не дать Фьору достигнуть свою, а именно — найти источник зова и покончить уже с этим тревожным ощущением, которое неприятной вибрацией отдавалось в нижней части позвоночника. Фьор кружил по городу больше часа и был готов поклясться, что уже видел эту улицу из старых пятиэтажек — или она просто была похожа на другие? — что уже проходил мимо зелёного супермаркета «Ромашка» крайне скромных размеров — или в этом городишке их несколько? — и уж точно видел афишу о выступлении ансамбля народной самодеятельности «Гордость ВерхоВерходновска»; впрочем, их наверняка расклеили больше, чем в одном экземпляре. Источник зова был где-то недалеко, но как ни старался Фьор к нему приблизиться, тот ускользал, будто играл с ним в прятки. А затем появился запах гари. И Фьор почти против воли пошёл на него; там, где есть гарь, есть и огонь, а с огнём у Фьора были особые отношения, гремучая смесь привязанности, ненависти и зависимости. За очередным поворотом похожих одна на другую улиц появились клубы дыма. «Это меня не касается. Это не мой город, я тут лишний и вообще не должен был здесь оказаться», — внушал себе Фьор, но ноги сами несли его к пожару. Горел трёхэтажный дом старой постройки. Точнее, горела только одна его половина, но зато сверху донизу. В запах гари примешивались ощутимые нотки газа. Наверное, рвануло трубу, и сразу по всему стояку. Пламя энергично лизало облезлые, покрытые обсыпающейся штукатуркой стены и с рёвом вырывалось из окон. Внутри, в квартирах, огонь горел с такой силой, словно там всё облили бензином, набили сухими дровами — и поддували горном. Ослепила вспышка непрошенных воспоминаний: перед глазами появился другой огонь, не в многоквартирном жилом доме, а в небольшом здании закрытого клуба, о существовании которого знал очень узкий круг лиц. Этот огонь до сих пор приходил во снах — и напоминал об испытанном ужасе и злорадном удовлетворении. Фьор встряхнул головой, отгоняя воспоминания. Это в прошлом, и теперь даже — не в его прошлом, того человека больше не существует. Теперь есть только Фьор, артист странствующего цирка «Обливион», а его место в прежней жизни занимает другой. И тот другой уже наверняка давно разрешил все проблемы с полицией. Должно быть, к этому времени он блестяще закончил ВУЗ, устроился на хорошую работу, оставив в прошлом ресторан быстрого питания, и обзавёлся хорошим жильём, ведь тот, другой точно знает, как прожить жизнь Фьора куда лучше, чем это мог сделать он сам. Кто знает, может, тот, другой даже снова встречается с его… с Ирой. Хотя это вряд ли, Иру слишком сильно поломал тот пожар. Точнее, то, что ему предшествовало. Встав на противоположной стороне улицы, Фьор засунул руки в карманы пальто, глядя на пожар и хаос вокруг горящего дома: люди беспорядочно носились, бестолково суетились, махали руками, кричали и совершали прочие бесполезные действия. Воя сирен пока не было слышно; значит, пожарным позвонили совсем недавно, и они ещё не успели выехать. Зато отчётливо были слышны крики, несущиеся из горящих квартир, и они почти заглушали зов, который всё так же чётко различал Фьор. В глубине окон то и дело мелькали фигуры людей, пытающихся вырваться из плена огня, пробиться к спасительным проёмам, но пламя горело слишком мощно, и они оставались в плену пожара. Из окна второго этажа с диким мявом выскочила кошка, успешно приземлилась на траву и прыснула прочь. Ей повезло куда больше, чем хозяевам; Фьор видел там, в глубине, человека, пытающегося прикинуть, как бы и ему пробраться к окну, а в руках у него был какой-то крупный свёрток. Из слоёв ткани вдруг появилась маленькая ручка, и Фьор с шумом втянул в себя воздух. Это не свёрток. Это ребёнок. Фьор точно знал, что этого делать нельзя. Чего он не знал, так это того, откуда пришло решение. Но оно пришло — и у Фьора будто не осталось другого выбора. Он на миг прикрыл глаза, а когда открыл, внимательный наблюдатель мог бы заметить, что его зрачки стали мерцать серебристым светом. Но если таковой и был поблизости, то всё его внимание наверняка обратилось на пожар; люди всегда с жадным любопытством следят за чужими трагедиями. Снова взглянув на горящий дом — на этот раз мерцающими серебристым глазами — Фьор отчётливо увидел смешных обезьянок на детской распашонке и ярко-красную соску, зажатую в крошечном кулачке. Ну вот зачем он это увидел? Все предупреждения Сола мигом промелькнули в голове Фьора, но для них было уже слишком поздно, пальцы жили своей жизнью, пальцами управлял не разум, а эмоции и душа — если она, конечно, оставалась у таких, как Фьор. Пальцы слегка прищёлкнули, и между ними появился язычок пламени. И Фьор в который раз усмехнулся, оценивая жестокую иронию судьбы: то, что когда-то поломало ему жизнь, стало теперь её неотъемлемой частью и главным условием его существования. Фьор чуть прикрыл глаза и вообразил, что стоит на арене цирка — иначе не работало бы. Вот битком набитый зрительский зал, вот привычный полосатый купол над головой, вот свет софитов, направленный на него. А вот и ощущение знакомой энергии, той, которая возникала только во время представлений — и достигала пика к финалу номера. Слабая и неуверенная, энергия текла ручейком, постепенно набирая мощь, и вскоре заполнила Фьора до краёв. И всё исчезло — и горящий дом, и крики из окон, и красная соска, и улица, и весь город Верходновск. Остался только Фьор — и огонь. И зов, по-прежнему требовательно зовущий его к себе. Это был чужой огонь, дикий, рассерженный, необузданный. И всё же — родной. Фьор принимал его в себя, утешал, уговаривал. И огонь слушал и реагировал; он успокаивался и утихал. А Фьор продолжал говорить с ним до тех пор, пока не исчезли все огненные языки в окнах на всех трёх этажах, и пока мужчина с ребёнком на руках не добрался до окна и не передал свою ценную ношу собравшимся внизу, а затем и не выбрался сам. Послышался вой пожарных сирен, и Фьор понял, что ему пора. Сжал кулак, разрывая связь с огнём — и вскрикнул от резкой боли, обжёгшей ему ладонь. Встряхнул руку, засунул в карман и торопливо зашагал прочь, идя всё быстрее и быстрее — до тех пор, пока не перешёл на бег. Через три квартала Фьор наконец остановился и перевёл дух. Поднял руку, посмотрел на ожог на ладони. А потом щёлкнул дрожащими пальцами. Когда в пальцах не появилось язычка пламени, Фьор испытал настоящий шок. Хотя не должен был, его же предупреждали, что так и будет. Но, видимо, в глубине души он не верил. В цирке было слишком много вещей, которыми их стращали, но Фьор своими глазами видел лишь небольшую часть, потому подсознательно считал, что не всё из того, чем пугают старожилы, правда. Пытаясь списать неудачу на усталость, на дрожащие пальцы и на потерю концентрации, Фьор щёлкал пальцами снова и снова — до тех пор, пока не пришлось принять пугающую реальность: он потерял огонь. Неуловимый зов где-то вдалеке злорадно захохотал. * * * Остаток дня обошёлся без насмешек. Во всяком случае, яд, который разбрызгивали Ольги, попадал не на неё. Простодушная Катя со второй парты с немодной толстой косой и мамой — школьной библиотекаршей, имела неосторожность обмолвиться, что сегодня вечером идёт в цирк, что спровоцировало волну жалящих насмешек со стороны Ольг. Глядя на то, как они на пару упражняются в злословии за счёт доведённой до слёз Кати, Кристина гадала, когда же уже Ольги разругаются между собой. По всем канонам и законам жанра королева может быть только одна. Значит, это только вопрос времени, когда кому-то из Ольг надоест вечно быть одной из двух, а не одной-единственной. Кристина только надеялась, что будет рядом и станет свидетельницей того, как эти гадюки вцепятся друг в друга. А если уж совсем помечтать, то хорошо было бы, если бы они не поделили какого-то парня! Например, Фила. И чтобы в финале Фил не выбрал ни одну из них… В класс вошла учительница, и начался урок физики. Но Кристине было не до формул. Глядя на покрасневшие глаза Кати, она живо представляла себе, какой поток словесных поддевок её ждёт, когда до Ольг дойдёт — а это непременно случится! — что Кристина тоже была в цирке. Как же это всё бесит! Как же надоело терпеть такое обращение в школе! Надоело развязывать шнурки Кирюше! Надоело быть ненужной родителям! Надоело жить в этой дыре, где нет никаких шансов и перспектив, надоело делать сотни бессмысленных вещей просто потому, что кто-то однажды решил, что они нужны… Надоело жить в состоянии постоянной злости и раздражения на всё на свете. Наконец, надоело быть одной и притворяться, что её это вполне устраивает! За окном раздались раскаты грома, и Кристина, вздрогнув, с удивлением посмотрела на улицу. Она и не заметила, как небо, которое ещё недавно было почти по-летнему синим, затянули мрачные тучи, напоминая о том, что на дворе уже осень, а на улице так резко стемнело, что показалось, будто наступил вечер. Поднялся ветер, по асфальту зашлёпали тяжёлые крупные капли дождя. По тротуару, засунув руки в карманы куртки, неспеша шёл парень лет двадцати в светлом пальто. И пальто, и его владелец резко выделялись на пасмурной улице: пальто — непрактичным молочно-белым цветом, а парень — неторопливым шагом, хотя все вокруг торопились спрятаться от дождя, и взглядом, любопытным, словно у туриста, и внимательным, словно у частного сыщика. К остановке подошёл автобус, пешеходы бросились к открывшимся дверям, а парень и бровью не повёл, продолжал неторопливо идти под дождём, хотя светлые кончики русых, зачёсанных набок волос уже намокли. А затем он вдруг остановился так резко, словно налетел на невидимую преграду, медленно повернулся к школе и зашарил взглядом так тщательно, будто высматривал в них что-то жизненно для него важное. У Криcтины почему-то заколотилось сердце, и появилось необъяснимое желание отпрянуть, чтобы парень её не увидел. Хотя, казалось бы, какая разница? Ну, положим, увидит он её — и что? За ней точно не охотятся бандиты или агенты тайных спецслужб, так что он может смотреть сколько угодно! Парень продолжал обшаривать взглядом окна, а затем совсем рядом ударил гром — и Кристина вздрогнула, потому что взгляд незнакомца нашёл её — и их глаза сцепились, словно два магнита, притянутые друг к другу; как ни дёргай — не отпускает! Мир вокруг ушёл в пустоту и погрузился в оглушающую тишину, Кристина увидела графитово-серые, с чуть припухшими веками глаза парня, и зрачки, в которых горело пополам торжества и отчаяния — и полыхало пламя костра. Это пламя пугало и завораживало, Кристина не могла отвести от него глаз, и чем дольше смотрела, тем больше этот огонь рос и ширился, пока ей не стало казаться, что она оказалась внутри него. Ослепительный всполох света разрезал наваждение. Кристина моргнула и поняла, что совсем рядом, чуть ли не прямо перед окном, за которым она сидела, ударила молния. Почти сразу следом грянул оглушительный раскат, от которого зазвенели стёкла в рамах. От векового дуба, растущего перед школой, потянуло лёгким дымком, а само дерево будто начало рассыпаться на куски, которые плавно, как на замедленной съёмке, начали разлетаться в разные стороны. А потом время щёлкнуло — и вернуло мир на обычную скорость, и Кристина с испугом поняла, что обломок массивной ветви летел прямиком в окно, за которым она сидела. Ещё немного — и он разобьёт стекло! Встрепенулся обычно дремлющий первобытный инстинкт, заставил Кристину не думая нырнуть под парту и прикрыть голову. Удар, звон разбивающегося стекла, крики одноклассников, и Кристина запоздало поняла, что произошло: молния ударила в дерево. Когда звон и грохот затих, ученики как по команде бросились к окнам, торопливо включая телефоны: каждый стремился скорее запечатлеть необычную картину и первым выложить в соцсеть, словно это было соревнование, которое нужно во что бы то ни стало выиграть — и словно миру было дело до того, что случилось перед школой города Верходновска. — Никто не пострадал? Все в порядке? — прорезался через поднявшийся гомон голос учительницы физики. Кристина стряхнула с себя несколько стеклянных крошек и заметила пару царапин на тыльной стороне ладони. Прекрасный повод для того, чтобы уйти с урока, не дожидаясь окончания. — Я в медпункт, — сказала она, показав ладонь с капельками крови. Переполошившаяся учительница согласно махнула рукой, пробиваясь к разбитому окну и пытаясь навести в классе порядок. Перед тем как уйти, Кристина выглянула на улицу. Парня в белом пальто там больше не было. * * * Фьор не стал ждать, когда Сол сам всё поймёт и пришёл к нему первый. Директор сидел за трюмо и накладывал грим для представления — привычный ритуал для всех артистов, ценящих минуты, когда они могли побыть наедине с собой, собраться с мыслями и настроиться на выступление. — Что случилось? — спросил он. — Я потерял огонь, — без предисловий выдал Фьор, подавив желание спросить: «Как вы догадались». На самом деле, случилось кое-что ещё. Он всё-таки дошёл до источника зова, который шёл из потрёпанного здания школы, и Фьору даже показалось, что он увидел ту, которая его посылала: девушку с белыми волосами. Но поговорить с ней и узнать, кто она такая и зачем зовёт, не удалось; в газон перед школой ударила молния, буквально в клочья разорвала старое дерево, поднялась паника — и в ней девушка затерялась. Зов тоже затих. А оставаться дольше в городе Фьор не мог, нужно было готовиться к представлению. Впрочем, последнее теперь представляло собой огромную проблему: как ему выступать? Рука директора, державшая кисточку с краской, дрогнула, на белой щеке появилась уродливая чёрная клякса, похожая на рваную рану. Однако голос Сола звучал ровно, словно он не испытал никакого потрясения. — Как это произошло? — Я гулял по городу и случайно набрёл на пожар… Директор цирка молчал, глядя на Фьора. Тишина звучала сильнее любых упрёков и очевиднее любых вопросов. — Я всё помнил, — Фьор опустил голову. — Но я… Наверное, я просто не до конца верил, что это и правда может случиться. Видимо, потому что нас так многим стращают, а на деле ничего не происходит, вот подсознательно и кажется, что всё это перестраховка. — Прекрасно! — язвительно воскликнул Сол. — Я, понимаешь, вынимаю из себя все силы и душу, чтобы наш цирк работал по максимуму, чтобы каждый раз — на все сто. Чтобы уберечь всех нас от худшего: от потери дара, от гончих, от вражеских цирков, от удалений — и что в итоге? В итоге у нас слишком хорошо! Слишком спокойно! Надо было, чтобы кто-то сошёл с ума в цыганской кибитке. Чтобы гончие нагнали. Вот тогда все были бы пуганые! И тогда бы верили, да? — Простите, — искренне выдохнул Фьор. — Но, если честно, дело не только в этом. Я просто не смог не вмешаться. Там были люди, и… как пройти мимо, когда ты знаешь, что можешь помочь? Но мне правда очень жаль, я не хотел вас подводить. — У меня-то за что просить прощения? — устало вздохнул Сол, повернулся к зеркалу и принялся накладывать макияж. Рука дрожала, вместо чёрных капель под глазами получались размазанные кляксы. Раздражённо отбросив кисть, директор цирка взял ватный диск, смочил в растворе и стал стирать испорченный грим. — Ты не меня подвёл, ты себя подвёл. Я-то свой номер исполню без проблем. А вот что ты теперь будешь делать, когда лишился огня — это большой вопрос. — Что случается с теми, кто больше не может выступать? — спросил Фьор, и как он ни старался, голос всё же дрогнул. — Умение когда-нибудь возвращается? Или, может, его можно как-то получить обратно? — Сам не видел, — с ноткой раздражения ответил Сол. — До тебя в моём цирке таких идиотов не находилось. Слышал, что к некоторым умение возвращается, но со сколькими это случалось, как много проходило времени, и делали ли они для этого что-то особенное — не знаю. Не знаю даже, правда это вообще или нет. — Что ж, вот на моём примере и выясним, — кивнул Фьор, надеясь, что его голос прозвучит достаточно легко и небрежно. — Это вряд ли. Скорее всего, ты просто не доживёшь до того, как к тебе вернётся огонь, так что наш эксперимент не состоится, — сухо констатировал Сол. — Представление уже сегодня вечером. Если ты его провалишь, ты знаешь, чем это тебе грозит. Ты, конечно, можешь не верить в гончих, вражеские цирки и прочее, но в удаление-то ты веришь? Фьор вздрогнул. Как можно не верить в то, что сам видел — и не раз? А вот теперь удаление грозило ему самому. И винить некого. Он сам себя подставил. Хуже того, он подставил весь цирк. Когда не может выступать один из них, на остальную труппу ложится повышенная нагрузка, и её ещё надо суметь вытянуть. — Боишься? — спросил Сол. — Да, — не стал притворяться фаерщик. — Жалеешь? Фьор на миг задумался. Вспомнил смешных обезьянок на распашонке и соску в кулачке. — Нет. ГЛАВА 3 Цирк удивил тем, что оказался чем-то куда большим, чем просто один шатёр, в котором проходит представление. Нет, разумеется, шатёр тоже был: большой, в бело-фиолетовую полоску. Впрочем, что белыми полоски были много лет назад, сейчас же это был скорее грязновато-серый цвет. На шестах, установленных вокруг шатра, трепетали тёмно-фиолетовые флаги с надписью «Цирк Обливион» витиеватыми буквами, в которых ещё угадывались остатки позолоты. Но одним только большим шатром дело не ограничилось — вокруг него раскинулся целый волшебный городок, а он возвышался над ним, словно средневековый замок над близлежащей деревенькой. Городок состоял из нескольких полосатых шатров поменьше. Из одного выходили счастливые детишки с разрисованными краской лицами: бабочки, цветы, загадочные узоры, мордочки зверей. Перед другим стояла очередь, и когда полотняной полог пропускал очередного посетителя, можно было заметить зеленоватые тени и хрустальный шар гадалки. Что происходило в остальных, Кристина не догадывалась — и проверять не собиралась. За малыми шатрами раскинулась целая ярмарка: красочные лотки, где продавали воздушные шарики, сахарную вату и какие-то дешёвые яркие безделушки с логотипом цирка, и пёстрые киоски, в которых предлагали поиграть в игры вроде метания колец или стрельбы по мишеням на призы — загадочные плюшевые животные, которые с равным успехом могли быть как медведями, так и зайцами. Между киосков ходили жонглёры, подкидывая в воздух яркие шарики, широко шагали на ходулях наряженные в пёстрые костюмы циркачи, и играла на аккордеоне, сидя на большом полосатом мяче, девушка в чёрно-белых полосатых штанах, фиолетовом пиджаке и чёрном цилиндре. Возле одной из палаток, залитой светом от немыслимого количества самых разных лампочек, собралась небольшая толпа, и детишки с восторгом наблюдали за тем, как сидящий за прилавком широкоплечий парень с татуировкой на бритой голове отсоединяет лампочки, на которые указывают зрители, и они продолжают светиться у него в руке. Взлетали крашеные-перекрашенные качели-лодочки, воздух оглашался восторженными визгом. Натужно, со скрипом вращалось невысокое чёртово колесо; по его ободу шли полосы разноцветных лампочек, которые перемигивались яркими цветами и отвлекали внимание от перегоревших — и от пятен ржавчины на ободе. А ещё кружилась разноцветная карусель, и некогда яркие, а сейчас облупившиеся лошадки послушно возили счастливо слепых к этим признакам дряхлости детей. Откуда-то из-под крыши раздавалось «Мы едем, едем, едем в далёкие края»; весёлая, казалось бы, мелодия звучала неожиданно мрачно и тревожно из-за того, что её исполняли, да ещё в намеренно замедленном темпе, на каком-то особенно скрипучем органе, из-за чего радостное «мы едем в далёкие края» превращалось в мучительно-заунывную жалобу. А слышащиеся где-то фоном неземные ноты вотерфона вызывали противные мурашки по спине. И всё это яркое, разноцветное, шумящее и потрёпанное многообразие буквально тонуло в толпе зрителей, заполнивших занятое цирком пространство до отказа. Куда ни кинь взгляд — очередь, куда не взгляни — улыбки, теснота и толкотня. Казалось, здесь собрался весь город! Кристина покосилась на брата. Обычно равнодушные глаза восторженно сияли и наверняка превращали старый потрёпанный цирк в сказочное место. Как и все остальные визжащие от счастья дети, он не замечал ни грязного полотна шатров, ни облупившейся краски, ни потрёпанного оборудования, которые видела Кристина, бессознательно задавшаяся целью найти в этом цирке как можно больше недостатков. Видимо, магия цирка действовала не только для брата, но и для других посетителей; взрослые тоже выглядели радостно-взбудораженными. Это почему-то раздосадовало Кристину. Только крайне неизбалованные развлечениями жители их паршивого городка могли так радоваться этому балагану! Она же взирала вокруг со снисходительной усмешкой. Все эти развлечения и аттракционы явно рассчитаны на самую невзыскательную и неизбалованную публику, а восторг собравшихся вызывал ассоциацию со счастьем дикарей, которым показали простенькие бусы. И Кристине было крайне неприятно осознавать, что и она тоже автоматически попадает в эту категорию невзыскательных и неизбалованных. Но, по крайней мере, насмешливая ухмылка на лице показывает остальным, что она не покупается на дешёвое увеселение. Кирюша вертелся, то и дело дёргал сестру за руку и показывал пальцем на всё, что находил интересным. А интересным ему казалось абсолютно всё: и очередь, и какофония звуков, и гирлянды флажков, и девушка в длинной чёрном пиджаке, высоких чёрных сапогах и цилиндре, сидящая на большом шаре в красно-белую полоску и играющая на аккордеоне, и клоуны на ходулях, и облака разноцветной ваты, и даже аттракционы. Кататься на качелях Кирюша, к счастью, не просился, и Кристина впервые порадовалась этой странности брата; все нормальные дети обожали крутиться на каруселях, а Кирюша просто не понимал, в чём тут удовольствие. И это прекрасно, потому что одного на карусель Кристина его не отпустила бы, а ехать с ним — это же такой позор, если кто-то из школы увидит! Стоило только подумать о школе, и Кристина тут же увидела в толпе знакомое лицо. Ого, да это же Фил! Похоже, он тоже пришёл сюда с младшим братом. Идеальная возможность для того, чтобы перекинуться парой слов на почве вынужденного похода в цирк, но Фил был слишком далеко и, кажется, Кристину не заметил. А первой пробиваться к нему через толпу Кристина не хотела, это выглядело бы слишком нарочито. Но Кристина всё равно попыталась. Однако столпотворение как-то незаметно вынесло её с братом в другую сторону, а потом и вовсе оттёрло за край толпы, и Кристина вдруг увидела незамеченный за шумом и пестротой цирка передвижной город на колёсах, на котором путешествовали артисты. Он стоял на краю стадиона и состоял из интереснейших экземпляров: микроавтобусы с логотипами цирка по бокам, грузовики и траки с прицепами и фургонами для объёмного оборудования, трейлеры, тоже заляпанные рекламными наклейками цирка, и несколько совершенно удивительных, словно сошедших со старинных открыток округлых автобусов ярких расцветок. Кристина даже в кино такие не видела, а тут — вживую, да они ещё и на ходу! Что-то ярко-розовое выглядывало из-за одного автобуса, и сделав пару шагов в сторону, Кристина увидела ещё более поразительный экземпляр; казалось, это экспонат из музея истории автомобилистки! Такие, наверное, выпускались в самом начале прошлого века! Между трейлерами и автобусами сновали люди; кто-то в сценических костюмах, а кто-то в обычной одежде, и каждый был занят делом — последние приготовления к представлению шли полным ходом. Одному из гимнастов прямо на нём зашивали костюм, клоуну едва не на бегу поправляли парик, а страшненький лопоухий мальчишка не старше Кирюши вприпрыжку бежал к одному из маленьких шатров, держа в руке бутылочки с красками. Парень с повязкой из банданы на голове, в потёртых, едва не спадающих джинсах и тяжеленных армейских ботинках проверял кабеля, которые тянулись от какого-то массивного агрегата к большому шатру… Закулисная жизнь странствующего цирка кипела и бурлила, и было в ней что-то, что цепляло за живое и заставляло душу сжиматься от непонятной тоски — то ли о свободе, которой у Кристины нет и не было, то ли о другой жизни, которой у неё никогда не будет. Из одного фургона выпрыгнул загорелый парень, костюм которого состоял из набедренной повязки; плечи, грудь и спину покрывали татуировки, руки выше локтя перехватывали узкие перевязи с длинной бахромой, и такие же были надеты на ноги чуть выше колена. Будь он на Гавайях, сошёл бы за местного танцора, развлекающего туристов. Словно почувствовал на себе её взгляд, парень повернулся и посмотрел прямо на Кристину. И она вздрогнула: она уже видела эти графитово-серые глаза с чуть припухшими веками. Сегодня днём, у школы во время грозы. Но, к счастью, на этот раз обошлось без видений костров и без молний, разносящих в щепки деревья. «Гаваец» пошёл дальше, к большому шатру, оставив Кристину гадать, действительно ли он видел её сегодня в окнах школы, или это всё её собственное слишком бурное воображение. — Пойдём, скоро начинается, — Кирюша потянул сестру за руку, выводя её из задумчивости. Кристина огляделась по сторонам. И впрямь, вокруг всё затихло и опустело, и даже перед будкой, на которой красовалось загадочное слово «Капельдинер», что, видимо, означало проверку билетов, людей тоже не было; похоже, все уже собрались в шатре. Подойдя к окошечку, Кристина с удивлением поняла, что в будке никого нет. Это что такое? Контролёр билетов уже ушёл? Но разве так можно? До начала представления же ещё — Кристина глянула на телефон — целых четыре минуты! И потом, всегда есть опаздывающие… Кристина зачем-то постучала по стеклу, и, не дождавшись никакой реакции, пожала плечами. Что ж, значит, они с братом пойдут так; билеты у них есть, и это проблема цирка, что контролёра не оказалось на месте. — Может, билеты надо засунуть сюда? — дёрнул её за руку Кирюша и показал в прорезь сбоку. Кристина хмыкнула и протолкнула билеты в отверстие — и только потом спохватилась: а кто же им их вернёт? — и пальцы попытались было схватить за исчезающий краешек, но не успели. Как только билеты скрылись внутри, в будке заклубился белый туман. От неожиданности Кристина даже отступила на шаг назад. Впрочем, клубы быстро рассеялись, и когда это произошло, Кристина увидела, что в будке кто-то появился. Это оказался невысокий мужчина с раскосыми глазами и глубокими морщинами на оливковом лице. На груди, на длинном кожаном шнурке, висел пушистый хвост какого-то животного. Чёрные волосы с яркой проседью были заплетены в две длинные косы, перехваченные на концах замшевыми ремешками, расшитыми бирюзовым бисером, и такая же вышивка украшала края горловины замшевой бежевой рубашки. Скорее всего, он был из северных народностей, ненец, ханты-мансиец или, может, эскимос, но у Кристины при взгляде на него сразу же появилась ассоциация с индейцем, она легко представила его себе с раскраской на лице и в головном уборе из перьев. Лицо «индейца» оставалось совершенно неподвижным, было даже неясно, заметил ли он вообще Кристину. Однако яркие чёрные глаза за приспущенными веками смотрели остро и пронзительно. В прорези появились билеты. Кристина вытянула их, взглянула на «индейца» и, не дождавшись никакой реакции, фыркнула. — А как же «Желаю хорошо провести время» или хотя бы улыбки? Да уж, сервис клиентов просто на недосягаемой высоте! — пробурчала себе под нос она. Кирюша снова нетерпеливо потянул за руку, но Кристина почему-то медлила. Какое-то очень странное, необъяснимое, шестое или какое-то ещё по счёту чувство тянуло её назад, нашёптывало бежать отсюда прочь. Искушение развернуться и уйти было очень велико! Но Кирюша продолжал тянуть за руку, и Кристина сдалась. Нет никакого рационального объяснения её внезапному страху, а раз так, значит, нет никаких причин уходить. И вообще, что-то она в последнее время стала слишком уж впечатлительной и пугливой. С этим надо бороться, и лучший способ — делать то, чего по необъяснимой причине боишься. Кристина нерешительно оглянулась на будку капельдинера — и увидела, что та опять опустела. Куда делся «индеец»? Он точно не выходил, но и внутри ему не спрятаться, там же совсем нет места! Спрятался? Кристина присмотрелась, но — нет, в стёклах отражались только огни аттракционов, гирлянды флажков и они с Кирюшей. Вот только… рядом с братом в стекле стояла вовсе не она, а та, другая Кристина! И улыбалась, глядя Кристине прямо в глаза — победно и торжествующе. Ужас прошил позвоночник с такой силой, что на мгновение отказали ноги. — Ну Кристи-ин! — протянул Кирюша, разбивая панцирь страха. — Ну идём уже! — Да, да, идём, — онемевшими губами ответила Кристина, не в силах сдвинуться с места или оторвать взгляда от аккуратно причёсанной «розовой» Кристины в стекле. А та ухмыльнулась, отсалютовала рукой — и исчезла, оставив вместо себя отражение нетерпеливо подпрыгивающего Кирюши, огней аттракционов и самой Кристины — растрёпанной и заметно побледневшей. Кристина повернулась к будке спиной, отсекая всякую возможность увидеть где-либо пугающее отражение той, другой — и решительно направилась к откинутому пологу шатра, за которым уже нетерпеливо гудели зрители. * * * Кажется, даже самые первые представления, когда Фьор только-только начинал выступать в цирке, не пугали его так, как то, которое предстояло дать сейчас. Огонь так и не вернулся. Но и не выйти на арену и не выступить было невозможно. То есть, конечно, можно, но никто из артистов Обливиона в своём уме не решался добровольно пропустить своё выступление, ведь никто не знал, как быстро тебе придётся за это расплачиваться, и самой высокой ценой. Одно пропущенное представление? Два? Три? На себе проверять никто не хотел. Умри — но выступи. Исчерпай себя до дна, до полного опустошения — но зритель должен остаться доволен. — Ты как? — участливо осведомилась Джада; блестящий комбинезон обтягивал гибкую гимнастку словно перчатка, волосы собраны в тугой пучок на затылке, грим с агрессивными красными тенями над выразительными русалочьими глазами и яркой одинокой стразой на лбу как всегда безупречен. Фьор стиснул зубы; слухи по цирку расползлись мгновенно. Впрочем, этому не стоило удивляться; в таком маленьком тесном коллективе ты обречён на отсутствие тайн и секретов. — Нормально, — ответил он, с неудовольствием замечая, что руки, держащие пои и трубки с фитилями для номера, слегка дрожат. — Огонь вернулся? — обрадовалась Джада. — Нет. Лицо гимнастки вытянулось, в русалочьих глазах заплескалась тревога. — И что ты собираешься делать? Откажешься от выступления? — Ты в своём уме?! — Но у тебя нет огня. Фьор поморщился. Можно подумать, он нуждался в очередном напоминании об очевидном! Он и так не прекращал об этом думать ни на минуту! — Придётся обойтись своими силами, — сдержанно ответил он и криво усмехнулся. — В конце концов, делают же это как-то обычные фаерщики. — Да, но они не делают в то, что в конце делаешь ты. — Я знаю. — Пропустишь последний трюк? — Не могу. Ты же знаешь, именно он пробивает самых упорных, а если до них не достучаться, то… Фьор не договорил, закончив фразу неопределённым жестом, который, впрочем, Джада прекрасно поняла. — Но как же ты его сделаешь? Без своего огня? Фьор пожал плечами. Он справится. Должен справиться! У него просто нет иного выбора. Джада подошла к фаерщику, поднялась на цыпочки и неожиданно поцеловала в щёку. Этот жест ободрения был бы приятен, если бы не сожаление в глазах девушки. «Да она же со мной прощается!» — сообразил Фьор — и почувствовал, как в нём закипают раздражение и злость. Не на Джаду и не на то, что она уже списала его со счетов, а на рок, судьбу, высшие силы или как там называется тот, кто играет с людьми, как с фишками, и выкидывает некоторых с игрового поля жизни. Как будто одного того факта, что он оказался в «Обливионе», недостаточно! Но нет, судьбе нужно ещё больше ухудшить ситуацию, хотя, казалось бы, куда хуже? Впрочем, конкретно тут судьба тут не при чём; огня Фьор лишил себя сам. И теперь предстояло расплачиваться. * * * К полному восторгу Кирюши, места оказались очень близко к арене, но Кристина едва не застонала, когда, к своему ужасу, увидела, что на первом ряду, всего через три ряда от них, сидели две Ольги! Вот же гадюки! Так зло насмехались над Катей за то, что она собирается в цирк, а теперь сами тут! Да только кто рискнёт им это поставить на вид? Кристина загнанно огляделась. Пересесть на другую половину зала и затеряться там не получится, все места заняты. Ещё бы! Жители Верходновска не избалованы зрелищами, так что массово и с жадностью потребляют любое развлечение, которое добирается до их глубинки. А если остаться здесь Ольги, конечно же, её заметят — и насмешкам не будет конца. И даже если Кристина спросит, что же они сами делают в цирке, раз это столь жалкое времяпрепровождение, они лишь высокомерно вздёрнут брови. По неписанным законам школьных джунглей королевам всегда можно то, что нельзя остальным, и, в отличие от всех остальных, не делает их смешными и нелепыми. Двойные стандарты? Они самые! И королевам плевать! Пусть только кто-то попробует оспорить эту непреложную истину! Интересно, на чём держится «власть» таких вот Ольг? Кристина не раз задавалась этим вопросом — и не находила ответа. Наверное, исключительно на умелой игре на человеческих характерах, потому что всегда есть те, кто будет приказывать, и те, кто будет молча их слушать, терпеть и подчиняться. Даже против воли. Просто потому что. Осознавать, что она — из второй категории, Кристине очень не нравилось. Но как бы ни было неприятно это понимание, оно, к сожалению, ещё ни разу не подтолкнуло её к реальному сопротивлению, если не считать таковым несколько грубых реплик в ответ на особо ярые выпады. А переходить в первую категорию слишком поздно. Даже если бы возможность «взять власть» и представилась, Кристину не прельщала мысль о том, чтобы смотреть на других сверху вниз, насмехаться над ними и доводить их до слёз. «Может, когда погаснет свет, они меня не заметят, — понадеялась Кристина. — Они же должны будут смотреть на арену, а не на зрительный зал». Утешение оказалось слабым, но оно было единственным, и за неимением альтернатив пришлось ухватиться за него. Заставив себе не переживать о том, на что всё равно никак не получится повлиять, Кристина взглянула на круглую красную арену. Хорошо, что нет песка — значит, никаких животных. Кристине никогда не нравилась идея дрессировки зверей для выступлений на публике. У людей в этом деле хотя бы был выбор, они сами решали, что хотят такую судьбу. А животные — нет, за них всё решают другие… Прямо как с Кристиной; за неё тоже всё решали родители. Неожиданная аналогия совершенно не порадовала. Кто-то помахал рукой, привлекая к себе внимание. Кристина присмотрелась и увидела, что это Фил. Она с любопытством оглянулась за спину — кому он машет? — но через мгновение встретилась с ним взглядом и поняла, что это он ей. Фил улыбнулся, Кристина улыбнулась в ответ, и её словно окатило тёплой волной. Похоже, этот поход в цирк — не совсем зря загубленное время; кажется, есть тут и что-то хорошее. А именно — второй прямой контакт с Филом. — Смотри! — восторженно воскликнул Кирюша, задирая голову к потолку. Он все так же пребывал в состоянии радостного возбуждения и буквально подпрыгивал на месте от переполнявших его эмоций. Кристина задрала голову — и увидела сложную паутину канатов, лестниц, креплений и прожекторов. Удивительно, как всю эту конструкцию возвели в шатре, да ещё за такое короткое время! Что ж, похоже, их ждёт не совсем кустарная самодеятельность, а что-то более-менее профессиональное. — О, да это же Кристина! — раздался до боли знакомый голос, и Кристина внутренне напряглась. Всё, Ольги её заметили. И намного раньше, чем она ожидала. — Давай к нам, — неожиданно предложила Ольга-шатенка и похлопала по соседнему, пустующему сиденью. Кристина и не подумала реагировать, от предложения за версту веяло подвохом. — Серьёзно, давай! — присоединилась Ольга-блондинка. — Вместе будет веселее смотреть! Ну, давай, пересаживайся! Ольги выглядели искренними, и это было подозрительно. Но тут Кристина подумала, что, возможно, зря она ищет подвох там, где его нет; она так привыкла защищаться и ощетиниваться, что уже разучилась воспринимать какие-то вещи такими, какие они есть, и ей везде чудится злой умысел. Кристина нерешительно поднялась. — Ты куда? — тут же забеспокоился Кирюша. — На первый ряд. Там мои одноклассницы. — Пойдём! — обрадовался брат. Но когда они пробрались через зрителей в своём ряду и подошли к Ольгам, те сразу нахмурились. — Нет, тут только одно свободное место. Отправляй своего Форреста обратно. — Меня зовут Кирилл, — серьёзно сообщил брат, и, кажется, впервые Кристина искренне порадовалась, что у него напрочь отсутствует умение распознавать издевки. — Да что ты говоришь? — насмешливо воскликнула Ольга-блондинка. — А мы не знали! Что ж, запомним. Ну, так что, Кристин, ты с нами? Кристина колебалась. — Давай, садись! Отсюда будет прекрасный вид на акробатов и гимнастов. Мы их мельком за кулисами видели, и поверь, там есть на кого посмотреть! Тем более костюмы у них почти ничего не скрывают, — захихикали Ольги, обменявшись друг с другом весёлыми взглядами. Кристина не раз слышала, как другие девчонки обсуждают симпатичных парней, но это всегда происходило без её участия. А тут вдруг она стала частью этого разговора. Ощущение было непривычным и приятным. И тема обсуждения при этом совершенно не имела значения. Раздумывать о том, почему вдруг Ольги решили наконец-то включить Кристину в свой круг общения, не было времени — да и не очень хотелось. Хотелось просто порадоваться тому, что времена, когда она была изгоем, кажется, подходят к концу. — Иди на своё место, — шепотом попросила Кристина брата. — А ты? — А я тут посижу. Кирюша заартачился. — Я хочу с тобой. — Я совсем близко. Ты же видишь, это всего через три ряда. — Я хочу с тобой, — упрямо повторил Кирюша. Кристина почувствовала, как начинают краснеть щёки от стыда. — Не устраивай сцену, — прошипела она. — Иди на своё место! Кирюша продолжал стоять на месте, Кристина почувствовала отчаяние. Она знала брата, а потому точно знала, что он так и будет стоять. У Кирюши напрочь отсутствовало чувство неловкости, которое испытывают другие люди, оказываясь в нелепом положении в общественном месте. Когда обычный человек уже умирал бы со стыда, Кирюша вообще не осознавал, что на него все смотрят, обсуждают и осуждают. — Или ты идёшь на своё место, или мы сейчас вообще отсюда уходим, понял? — прошипела Кристина. Впрочем, она прекрасно понимала, что угрозу свою она выполнить не сможет, потому что тогда её дома будет ждать нагоняй. А если она сейчас вернётся с братом обратно на их места, то навсегда упустит шанс изменить наконец свою жизнь в лучшему, и вместо того, чтобы провести следующий год в школе в новом, нормальном статусе, она так и останется изгоем и мишенью для насмешек Ольг. И всё — из-за Кирюши! Опять из-за него! У неё вообще вся жизнь из-за него идёт не так; в семье всё было нормально, пока не появился он! И именно с той поры, как родился Кирюша, всё пошло под откос: отец стал всё больше пропадать на работе и всё чаще выпивать, мать начала брать вторую смену в больнице, потому что денег не хватало, а Кристина потеряла сначала свою комнату, потом — внимание родителей, а потом и плавание. А главный виновник всех её несчастий стоял сейчас перед ней, смотрел этим своим безразличным взглядом и даже не понимал, что в очередной раз разрушает её жизнь. Накатила волна удушающей злобы. — Слушай, ты, мелкий придурок, — Кристина больно схватила Кирюшу за руку, — я не позволю тебе в очередной раз испортить мне жизнь, ты понял? Сейчас идёшь на своё место, садишься там и смирно сидишь до конца представления. — Я порчу тебе жизнь? — спросил Кирюша и моргнул. — А для тебя это открытие? Да, ты портишь мне жизнь! Постоянно! Лучше бы тебя вообще не было! Я, может, уже стала бы олимпийской чемпионкой, если бы не ты! Это было неправдой. Когда в их городе закрылся единственный бассейн, а с ним — и секция синхронного плавания, тренер рекомендовала всем перспективным и талантливым девочкам хорошие спортивные клубы в других городах и даже связывалась с тамошним руководством и помогала организовать переезд. Предложила она это и Кристине и даже предварительно договорилась насчёт неё с известным тренером в очень серьёзном спортивном центре в Подмосковье. Тренер приходила домой, разговаривала с родителями, убеждала, что у Кристины есть серьёзные перспективы, и что она может добиться настоящих высот, а медали чемпионатов мира стоят неудобств и жертв. Мама с папой выслушали — и твёрдо заявили, что ни о каком переезде не может быть и речи. Они не потянут жизнь в Подмосковье, и вообще, у них тут своё дело, свой дом и — Кирюша. Кристину её мнение никто не спросил. Тренер не скрывала разочарования. Позже она ещё говорила с Кристиной, предлагала подыскать спортивные интернаты с проживанием, но Кристина отказалась. На самом деле в глубине души она с облегчением приняла новость о закрытии секции, потому что последнее время ходила туда без желания и всё отчётливее понимала, что не готова к тем жертвам, которые требует спорт высоких достижений, и не хочет продолжать дальше. Несмотря на это, на родителей Кристина всё равно затаила глубокую обиду, ведь она отчётливо поняла, что ради неё они на какие жертвы они не пойдут. Зато спокойно принесут её блестящее спортивное будущее в жертву Кирюше. И уже не имело никакого значения, что на самом деле Кристина сама больше не хотела заниматься плаванием; в голове всё равно отложилось, что это из-за брата она лишилась блестящих высот в спорте. Кирюша внезапно развернулся и послушно пошёл на своё место в четвёртом ряду. Кристина смотрела ему вслед со смесью облегчения и вины. Облегчения было больше. Удостоверившись, что Кирюша сел, Кристина повернулась к Ольгам, наблюдавшим за развернувшейся перед ними сценой со смесью любопытства и насмешки. Свет начал гаснуть, шум в зрительском зале стал стихать. Кристина уселась на свободное место рядом с Ольгами и обернулась, чтобы проверить, как там Кирюша. Он сидел на своём месте, но смотрел не на сцену, а прямо перед собой пустым взглядом. — Да что ты дёргаешься? Никуда твой Форрест не денется, — заметила сидевшая к ней ближе Ольга-блондинка. «Форрест» Кристину неожиданно покоробил. Ей даже захотелось заступиться за брата — совсем несвойственный ей порыв, но, разумеется, она не стала портить намечающееся улучшение её положения в классе таким комментарием. — Видела, как тебе помахал Фил, — ошарашила Кристину неожиданным замечанием рыжая Ольга. — Вы что, с ним общаетесь? Обманчиво невинный тон Кристину не обманул, она чувствовала в словах Ольги ревность и личный интерес. То, что она с Филом не встречается, вовсе не означает, что она не испытывает чувства собственности и не вонзит свои змеиные зубы в любого, кто покажется ей помехой. Да и Ольга-блондинка тоже навострила уши; скорее всего, Фил ей тоже нравится. Вот было бы забавно, если Ольги перегрызлись из-за него между собой! — А что, Фил тоже тут? — попыталась изобразить искреннее недоумение Кристина. Даже если Ольга и не поверила, то она не успела ничего сказать; огни под куполом шатра погасли, стало темно, а затем в центре арены появилось яркое пятно света. В кругу прожектора стоял тот самый белый клоун, чьё изображение Кристина видела на автобусе. В полной тишине, прерываемой лишь сдавленным смешком и тихим покашливанием, он обвёл взглядом полный зрительный зал и громко объявил: — Представление начинается! А потом покачал головой и добавил — тихо и будто даже с каким-то разочарованием и укором: — Обливион… И из-под потолка вниз полетел снег. Представление началось. ГЛАВА 4 Несмотря на свой скептический настрой, к антракту Кристина была вынуждена признать, что представление этого странствующего цирка оказалось весьма впечатляющим, а от некоторых номеров и вовсе захватывало дух. Но в то же время её не оставляла мысль, что, вероятно, ей так кажется лишь потому, что, живя в своей дыре, она просто никогда не видела ничего лучше, и потому вполне рядовая вещь выглядит для необычной. Будь она искушённой столичной жительницей, наверное, представление показалось бы ей заурядным и посредственным. И эта мысль сразу портила всё впечатление. Кристина провела рукой по волосам и нащупала запутавшийся в прядях квадратик почти прозрачной тонкой белой бумаги — тот самый снег, который пошёл в самом начале представления из-под купола шатра. Вау-эффект хода со снегопадом усилил приглушённый холодный свет, умело подобранная музыка и невидимый вентилятор, создававший впечатление ветра, отчего казалось, что внутри шатра поднялась самая настоящая метель. А на сцене, тем временем, появился игрушечный поезд, в кругу рельсовых путей которого всё так же стоял и казался ужасно одиноким тот самый белый клоун с таким не-клоунским гримом на лице. Игрушечный паровоз издавал гудки, вокруг него кружила бумажная метель, и от этого почему-то тоскливо сжималось сердце. Совсем не то чувство, которое ожидаешь получить в цирке, не так ли? И уж тем более — не от клоуна. Клоун должен смешить. В приступе так часто накатывавшего на неё раздражения Кристина скомкала маленькую папиросную бумажку и бросила её на пол. Вот он, прекрасный пример того, насколько она не искушена — её впечатлило простое бумажное конфетти, посыпавшееся им на головы! Зрители поднялись со своих мест и пошли к выходу; снаружи уже тянуло запахом попкорна, и снова звучала сводящая скулы тягучая и потому немного жутковатенькая механическая музыка каруселей. Кристина обернулась проверить, как там брат. Кирюша сидел на месте, уставившись перед собой пустым взглядом. Он вообще видел преставление? — Эй, — позвала она, — попкорн хочешь? Кирюша не ответил. — Может, сладкой ваты? — спросила Кристина, увидев, как в шатёр вбежал счастливый малыш с двухцветным, розово-голубым сладким облаком на палочке. Брат снова не отреагировал. «Это всё потому, что я сказала, что он портит мне жизнь, и что лучше бы его не было», — подумала Кристина. Да, Кирюша был особенным, он не умел делать какие-то простейшие вещи и не понимал каких-то элементарных вещей. Но дураком он не был. Мало что выводило его из себя, во многом потому, что чаще всего он просто не считывал скрытый смысл и не улавливал завуалированных оскорблений. Но уж если что-то задевало или обижало, то переживал он даже сильнее других. «Ну а что я такого сказала? Это же правда, он портит жизнь и мне, и родителям. Пусть знает, не вечно же ему жить в защитном коконе! — спорила Кристина сама с собой. — Хотя… он же не виноват, что родился таким. Это же не то, как если бы он специально делал что-то такое, чтобы испортить мне жизнь». Кристина уже почти решила подсесть к Кирюше и извиниться и даже было поднялась, но тут её остановил голос Ольги-блондинки: — Ну, давай, рассказывай, подруга, что там у тебя с Филом. «Подруга?» — отметила Кристина, а вслух ответила, пожав плечами: — Ничего. Проходим мимо друг друга в коридорах, вот и всё. — Но он помахал тебе рукой, — заметила рыжая Ольга. — И ты лайкнула его последний пост, — добавила Ольга-блондинка. — Да? — деланно небрежно отозвалась Кристина, с неудовольствием ощущая, как к щекам подступает жар. Будет очень обидно так глупо выдать себя! — Ну, я много кого лайкаю, всех и не припомню. — Ну-ну, — протянула рыжая Ольга, явно не поверив. — Мы тут собираемся после представления посидеть и поболтать в кафешке. Хочешь с нами? — предложила Ольга-блондинка. Кристина настолько не ожидала ничего подобного, что даже онемела. Конечно, она хочет! Это же, по сути, предложение если и не дружбы, то как минимум перемирия! А большего ей и не надо! — Фил, кстати, тоже придёт, — заметила рыжая Ольга. — Будет прекрасная возможность пообщаться с ним в неформальной обстановке и перейти от «ничего» к «чему-то». Ты же этого хочешь? Несмотря на эйфорию от полученного приглашения, Кристина всё же распознал опасность в последнем вопросе. Её проверяют. — Да мне всё равно, — пожал плечами она, хотя мысль о том, чтобы оказаться вне школы в одной компании с Филом заставляла сердце сжиматься в предвкушении. Ольги переглянулись. Кажется, они ей не верили. Но продолжать их разубеждать Кристина не стала; чем сильнее стараешься оправдаться, тем больше укрепляешь собеседника в мысли, что ты виноват. — Значит, договорились? — настойчиво уточнила рыжая Ольга. — Договорились, — обрадованно подтвердила Кристина. — Только мне сначала надо брата отвести домой, — добавила она, с досадой вспомнив о Кирюше. — Неужели он настолько идиот, что сам не дойдёт до дома? — недовольно протянула рыжая Ольга. — Он даже шнурки сам завязать не может, — с глухим раздражением ответила Кристина. — Какое уж «сам домой»! — Ну, смотри, — недовольно протянула Ольга-блондинка. — У нас большие планы на вечер! Будет обидно, если ты пропустишь всё самое интересное. Тем более Фил обрадовался, когда мы сказали, что ты тоже придёшь. — Я постараюсь быстро, — ответила Кристина. К радостному предвкушению вечера примешалась изрядная доля хорошо знакомого раздражения и досады. Стоило только в её жизни появиться хоть намёку на что-то хорошее, и снова всё портил Кирюша! Не было бы его, и она бы сразу после представления пошла с Ольгами! А тут… Свет начал гаснуть, давая сигнал о том, что начинается вторая часть шоу. Но Кристине больше не было дела до представления; всё очарование, которое она поначалу видела, исчезло вместе со скомканной бумажной снежинкой, брошенной под ноги, а раздражение на брата, на то, что он снова портит ей жизнь, заняло все её мысли, и номера на арене проходили будто мимо её сознания. Артисты цирка крутили десятки обручей одновременно, танцевали на ходулях, демонстрировали чудеса гибкости, парили на трапециях под куполом, смешили зрителей, но погружённая в мрачные мысли Кристина ничего этого не замечала и отделывалась лишь коротким «Угу», когда Ольги отпускали комментарии по поводу симпатичных атлетов и гимнастов. Но некоторые номера пробились даже сквозь отрешённость Кристины. Например, было сложно оставаться безразличной к воздушному гимнасту с чёрными крыльями за спиной, который взмывал на шёлковых полотнах под самый купол, а затем камнем падал вниз, словно чёрный ангел, сброшенный с небес, и резким рывком останавливался буквально в сантиметрах от земли. Невозможно было сохранить равнодушие, и когда на арене появился самый настоящий ягуар, а никаких сеток и ограждений для зрителей по краям арены не поставили. Более того, и дрессировщика не было! Грациозный и смертельно опасный зверь не рычал на публику и не делал попыток на неё наброситься; наоборот, казалось, он её просто не замечал — и при этом явно исполнял номер: его прыжки, кувырки и перевороты совершенно очевидно были отрепетированы. Заставил вздрогнуть от неподдельного испуга номер метателя ножей. Невысокий темноволосый мужчина небрежно и не глядя бросал через плечо острые кинжалы в девушку с розовыми волосами, танцующую на небольшой вращающейся платформе. Кристине упорно казалось, что это не метатель ножей старается не попасть в свою ассистентку, а девушка пытается в танце ускользнуть от ножей, которые метатель отправляет прямо в неё. Клинки свистели в воздухе, летели прямо в изящную танцовщицу, зрители ахали и вскрикивали, а розоволосая девушка в самый последний миг ускользала, и острие втыкалось в деревянный щит позади. Но один нож её всё-таки задел. Девушка ничем не выдала боли и как ни в чём ни бывало продолжила сложный танец, только вниз по руке побежали ручейки крови, и с кончиков пальцев срывались и падали на арену тяжёлые капли. И, наконец, не прошёл мимо Кристины и номер того самого «гавайца», которого она видела возле циркового автокаравана, а ещё раньше — на улице возле школы. Парень выступал с огнём под какой-то примитивный, языческий, но в то же время гипнотический бой барабанов, который постепенно наращивал мощь. Он виртуозно крутил горящие шесты, обручи, цепи и веера, жонглировал огненными шарами, глотал пламя и выдувал огонь и в какой-то момент даже казалось, что на арене выступает не человек, а сам Огонь, принявший человеческую форму. Под конец фаерщик поджёг на арене огненный круг, спокойно вошёл внутрь сквозь стену пламени, прочертил полосы по рукам и телу — и зал шумно выдохнул от ужаса: полосы загорелись прямо на коже! А фаерщик как ни в чём ни бывало продолжал танцевать под первобытный, завораживающий стук барабанов. От этого зрелища захватывало дух, но Кристину зацепило не столько оно, сколько взгляд фаерщика, в котором смешались твёрдая решимость, тщательно скрываемый страх и беспредельное отчаяние. Смесь столь же опасная, как и огонь, который он держал в руках. Первобытный шаманский бой барабанов достиг почти непереносимого в своей напряжённости пика — а затем резко оборвался. С последним звуком, растворившимся под куполом шатра, огненный круг погас, а фаерщик рухнул на арену, и Кристина не могла сказать, было ли так задумало, или же парня просто оставили силы. Зрители в едином порыве поднялись со своих мест, чтобы поаплодировать, Кристина же не могла оторвать взгляд от красных полос ожогов на теле фаерщика. Они были не особенно заметны в полумраке, царящем на арене, да ещё и на покрытой татуировками коже, и всё же Кристина их видела — как видела и боль, которую пытался не показывать артист, кланяясь публике. Что-то в его представлении пошло категорически не так; артист не должен получать серьёзные увечья во время своего представления! На арене сгущался туман, циркачи готовились к финальному номеру, а Кристина следила за уходящим фаерщиком. Прежде чем за ним закрылся полог занавеса, она успела увидеть, что он едва не рухнул на землю, но его подхватили под руки и понесли прочь. В белых клубах дыма, покрывших арену, раздался тоскливый, берущий за душу гудок поезда, а затем — мерный стук колёс. Игрушечный поезд храбро ехал в густом тумане. Внутри круга железной дороги откуда ни возьмись появилась одинокая вешалка. Ещё мгновение — и рядом с ней возник белый клоун, тот самый, несмешной, который открывал представление. Тот самый, чьи глаза показались Кристине живыми на стене автобуса, а сейчас почему-то казались мёртвыми. Клоун снял с себя длинный серый плащ и повесил на вешалку. В мерный стук колёс незаметно вплелась тихая, тревожная музыка. Клоун продел одну руку в рукав висящего на вешалке плаща, и вот уже казалось, что эта рука живёт самостоятельной жизнью и принадлежит другому человеку. Рука осторожно обняла белого клоуна за талию. Тот вздрогнул, будто не мог поверить, что кто-то к нему прикасается, а затем нерешительно положил свободную руку на плечико вешалки. И вот уже в тумане, теперь поднявшемся уже до пояса, клоун танцевал с невидимкой в плаще, положив голову ему на плечо. От этой сцены веяло таким пронзительным одиночеством и такой бесконечной тоской по любви и близости, что Кристина вдруг с неудовольствием поняла, что в горле образовался ком, а в глазах защипало. На короткий миг она почувствовала себя так, будто это она сейчас там, на арене, и это она танцует с плащом на вешалке, воображая на его место близкого человека — и отчаянно желая тепла и любви. О, как же высмеют её за эти слёзы Ольги! Одной лишь мысли об этом было достаточно, чтобы прогнать непрошенную влагу из глаз — и начисто стереть всю магию представления. Когда Кристина снова взглянула на арену, всё, что она увидела — это несмешного белого клоуна в сером балахоне, который, стоя по колено в уже опадающих клубах искусственного тумана и медленно качался под музыку с вешалкой, на которой висел длинный плащ. В свист игрушечного поезда и стук колёс вкрадчиво вплелась тихая, тревожная музыка — и всё больше нарастала. Нарастала не громкостью, а какой-то непонятной энергией, от которой, казалось, начинал вибрировать воздух. Из-под купола шатра на зрительный зал стал стремительно спускаться туман, и вот уже всё вокруг было в белых клубах дыма, пахнущего сосновой смолой, тоской и костром. Белый клоун всё танцевал и танцевал со своим невидимым партнёром, и эта сцена начала снова завораживать — почти против воли. Но на сей раз Кристина ей не поддалась; она сознательно сделала усилие, чтобы вырваться из незаметно затягивающих её сетей номера. Задрала голову, чтобы разглядеть установки, которые делают туман — но ничего не увидела. Принялась разглядывать прожекторы и отмечать цветные полосы света, исходящие от каждого. Потом обратила внимание на то, как сильно поцарапаны носки огромных чёрно-белых туфель белого клоуна; н-да, похоже, дело-то у них в цирке совсем дрянь, костюмчик давно не обновляли. Поезд издал последний, пронзительный гудок, музыка резко оборвалась, погасли все прожекторы кроме одного, выхватывающего грустную фигуру белого клоуна с вешалкой в обнимку. В полной тишине он снова оглядел зал, и на миг Кристине показалось, что клоун посмотрел прямо на неё. В его глазах смешались усталость, отчаяние, призыв и укор; этот взгляд словно пытался донести Кристине что-то очень важное — и в то же время уже признавал, что потерпел поражение. Белый грим, ровным слоем покрывавший лицо клоуна, вдруг стал трескаться, словно старая штукатурка, и крошась, падать на землю. Под облетевшими кусками грима показывалась ржавая кожа. Кристина вцепилась пальцами в края пластикового сидения; зрелище осыпающегося кусками лица было невыносимо жутким, и она не понимала, почему никто вокруг не реагирует — не вскрикивает, не закрывает лицо, не вскакивает со своих мест. — Обливион, — с неприкрытой горечью сказал некогда белый клоун, чьё лицо сейчас было похоже одну большую рану с ржавчиной вместо крови — и исчез. Никаких игр со светом или туманом, никаких предметов, которыми пользуются фокусники для создания иллюзии исчезновения. Просто только что был в центре цирковой арены — и вот уже его нет, а на его месте в воздух поднимались, кружась и переливаясь, струи серебристых искр, и растворялись в темноте под куполом. Зрители разразились бурными аплодисментами. Кристина присоединилась, испытывая при этом непередаваемое облегчение, что всё закончилось, и больше не надо смотреть на трескающееся лицо — и необъяснимое чувство вины, как будто она только что кого-то очень подвела. Вот только она не знала, кого подвела — и что именно сделала. Или — не сделала… Туман рассеялся, загорелся свет. Зрители недоумённо оглядывались; они ожидали какого-то завершения, весёлой музыки и выхода всей труппы на поклон — разве не так должны заканчиваться цирковые, да и любые другие представления? Но никто из циркачей не выходил, и не было слышно никакой музыки. Арена оставалась пустой, и только в центре её лежала вешалка с серым пальто, напоминая скомканную, измятую фигуру человека. Безжизненную фигуру. Зрители растерянно потоптались — и потянулись к выходу. Все почему-то избегали смотреть на арену и на лежащее в центре пальто, и Кристина тоже. Она не могла отделаться от странного, нелепого ощущения, будто только что на их глазах погиб человек, и они все к этому как-то причастны. * * * Фьора положили прямо на пол, на наспех брошенные покрывала, и бестолково топтались рядом, пока Графиня, всё ещё в своём сценическом образе — роскошном чёрном кружевном платье с капюшоном и обилием серебряных украшений — невозмутимо и уверенно, как она делала вообще всё, что угодно, от предсказания судьбы в своём шатре до смены пробитого колеса автомобиля, раздавала распоряжения: — Холодную воду. Бинты. Чистое полотенце. Быстро. Негромкие приказы мигом разогнали собравшихся циркачей; было в Графине что-то такое, что почти против воли заставляло других подчиняться. Именно из-за этой её неуловимой, но ощутимой силы у всех создавалось впечатление, что она старше, чем есть на самом деле, хотя Графине было всего-то двадцать с небольшим. Громкий звук пощёчины заставил Графиню на миг отвлечься от раненого, и она бросила взгляд на Кабара, а потом на ручейки крови, текущие по руке Рионы. Ни тот, ни другая этого не заметили: Кабар был слишком увлечён тем, что громко отчитывал свою ассистентку, а она — тем, что встречала его ярость. Никто из циркачей не вмешивался; они толпились возле Фьора и делали вид, что не замечают происходящего. Скандалы между напарниками считались таким же личным делом, как ссоры между супругами — влезать себе дороже. — Идиотка! — заорал невысокий черноволосый метатель ножей прямо в лицо девушке, совершенно не беспокоясь о том, что устраивает отвратительную сцену, которую, к тому же, все видят. — Ты что, быстрее шевелиться не можешь? Ты должна была быть левее! — Я делала всё точно по схеме, ни одной ошибки в движениях, ты, неуклюжий медведь! — выплюнула Риона, держась за щёку. Рана на руке затягивалась, края кровавых ручейков застывали коричневой корочкой и стягивали кожу. — Для разнообразия следующий раз попробуй смотреть, куда бросаешь нож! — Для разнообразия попробуй делать то, что от тебя требуется: настроиться на меня. Это твоя единственная обязанность как моей ассистентки! Единственная! Ты должна меня чувствовать! Должна знать, куда летит мой нож! — Это двустороннее движение. Чтобы я чувствовала тебя и твои ножи, ты должен чувствовать, где я… Чуть правее, и ты мог бы меня убить! — Невелика потеря! Корова неповоротливая! — Да что ты говоришь? Типа, без меня ты тут надолго задержишься? — Эй, — не удержавшись, вмешался рослый широкоплечий Вит с татуировкой на выбритой голове. — Полегче! Риона одарила непрошенного заступника недовольным взглядом и прошипела: — Тебя тут ещё только не хватало… Но её слова остались неуслышанными, потому что немедленно вскинулся Кабар. — Не лезь! Будет своя партнёрша — делай с ней что хочешь. Хотя какая тебе напарница? Лампочка твоя партнёрша, — хохотнул он и снова повернулся к Рионе. — А ты! Твоя неуклюжесть могла привести к моему удалению! Да и твоему тоже, мы же с тобой в одной связке. Хорошо ещё, что никто из зрителей не заметил, как тебя поцарапало, а то нам конец. Нам обоим. — Да пошёл ты, — процедила Риона, резко, так, что взметнулись пряди розовых волос, развернулась и пошла прочь, держась за щёку. Вит качнулся было, словно хотел пойти за ней следом, но так и остался на месте, остановленный её предупреждающим взглядом, который она бросила на него через плечо. Остальные расступались, молча освобождая Рионе дорогу — и отводя взгляды в сторону. Принесли мокрые компрессы, Графиня приложила их к ожогам, и Фьор вскрикнул. Кабар посмотрел на фаерщика сверху вниз и пренебрежительно фыркнул: — Идиот. Поджечь самого себя? Это ж надо до такого додуматься! — Выбор у него был не радужный. Или поджечь себя — или удалиться. Он выбрал первое. Ты бы поступил иначе? — спросила Графиня. — Начнём с того, что я бы никогда не потерял свой главный навык. — Да у тебя с ним и так неважно, — прямо сказала ему Графиня. Большинство боялись говорить неприятные вещи Кабару в лицо, опасаясь его взрывного нрава. Но только не Графиня. — Ты сегодня запросто мог удалиться; я видела ваш сектор, вы до многих не достучались после того, как ты ранил Риону. — Я ранил? — взвился метатель ножей. — Она сама виновата! — Ну да, это всё она, а ты весь такой непогрешимый и в белом, — насмешливо протянула Графиня, и прежде, чем Кабар успел возразить, продолжила: — Но если бы ты не был таким самовлюблённым индюком, ты бы понимал, что на самом деле она очень хороша! — Очень хороша! — презрительно скривился Кабар. — Ты её видела? — Видела. Потому и говорю. В других руках ей бы цены не было. — Намекаешь, что недостаточно хорош? — ощетинился метатель ножей. — Нет, не намекаю, — спокойно ответила Графиня и заботливо промокнула взмокший от боли лоб Фьора. — Говорю прямым текстом. Вы должны работать в паре, именно так у вас получится достигнуть лучших результатов. Но ты на это неспособен. — Я? Неспособен работать в паре? — всё больше разъярился Кабар. — И кто мне это говорит? Гадалка-шарлатанка, слишком старая, чтобы делать что-то более стоящее, чем смотреть в хрустальный шар? Серо-голубые глаза Графини угрожающе сверкнули. — Сбавь обороты, Кабар, — приказала она; голос был тихим, но именно от этого почему-то казался особенно зловещим. — Настойчиво советую быть тебе повежливее, причём не только со мной, но и со Рионой, если не хочешь лично познакомиться с кое-какими обитателями глубинных слоёв сна. Я тебе это запросто устрою. Свои слова Графиня подкрепила коротким взмахом руки, и серебряное кольцо на пальце на миг вспыхнуло — и тут же погасло, оставив после себя лёгкий чёрный дымок в воздухе. И Кабар отступил. Правду говорила Графиня или вводила в заблуждение, как доверчивых, готовых к чуду зрителей, создавая им что в своём шатре, что на арене иллюзию волшебства и предсказывая судьбу, он проверять не собирался. В цирке происходило достаточно необъяснимых даже для самих циркачей вещей, так что всегда стоило допускать даже самое невероятное. Из-под плотных полосатых кулис просачивались тонкие струйки тумана и доносился тревожный гудок поезда; там, на арене, заканчивал своё выступление Сол — и этим завершал каждое шоу. Так сказать, наносил последний удар по самым стойким и безнадёжным, до которых не сумели достучаться остальные. Фьор со стоном попытался сесть — и тут же откинулся назад, закусив губу. — Найдите что-нибудь, что можно использовать как носилки, — распорядилась Графиня и удивлённо подняла голову, когда поняла, что никто не бросился исполнять приказ. Циркачи столпились у кулис и смотрели сквозь щёлки на арену. — Что случилось? — требовательно осведомилась Графиня. Повернулась одна из девушек-эквилибристок; на покрытом золотой краской лице застыл ужас. — Удаление, — дрожащим голосом ответила она. — Кто? — спросила Графиня, смертельно побледнев. Она уже знала ответ. — Сол. * * * Кирюши на своём место не оказалось, и Кристина почувствовала укол тревоги. Обычно брата можно было оставить на одном месте, сказать ему никуда не уходить — и быть уверенной, что даже если вернёшься через два часа, он будет послушно там ждать, неподвижный, словно садовый гномик, воткнутый в землю. Но иногда ему могло что-то взбрести в голову, и он мог запросто уйти из дома, никому ничего не сказав, а мать сходила с ума, разыскивая его по всем близлежащим дворам. Похоже, Кирюша снова решил выкинуть такой номер. «Ну почему, почему из всех дней именно сегодня?» — со злостью думала Кристина! Ольги уже добавили её в групповой чат и скинули адрес, куда пойдут после кафе. Всё, что хотела Кристина — это как можно скорее отвести брата домой и скинуть эту обузу на руки маме, а потом наконец-то первый раз в жизни пойти посидеть в компании одноклассников! И вот пожалуйста, даже тут этот мелкий идиот снова ей всё портит! — Ты чего мечешься? — насмешливо спросила Ольга-блондинка. — Брат куда-то подевался, — пробормотала не на шутку встревоженная Кристина. — Значит, не придёшь к нам? — как-то слишком нарочито опечалилась рыжая Ольга. — Приду, — заверила Кристина. — Он, наверное, домой пошёл. Я сейчас мигом, сбегаю, удостоверюсь, что он там — и сразу к вам. — Ну, давай. Мы тебя ждём! Не теряя времени, Кристина заторопилась к выходу, бесцеремонно расталкивая по пути других зрителей, выходивших из шатра. На улице внимательно огляделась — вдруг Кирюша где-то здесь? Заглянула в палатку, где до представления детям разрисовывали лица; в ней было пусто. Торопливо выходя из палатки, Кристина налетела в кого-то в толпе, автоматически извинилась и продолжила бы идти дальше, не схвати её кто-то за руку и не спроси: — Вы в порядке? Нехотя глянув на собеседника, Кристина увидела черноволосого циркача с лицом, густо покрытым серебром. — Да, спасибо, — бросила она, почти машинально пытаясь сообразить, в каком номере он был задействован. В отличие от ярких костюмов остальных, на этом артисте были лишь свободные чёрные штаны-трико и самая обычная куртка, накинутая на голое тело. Неужели тот самый «чёрный ангел», летавший на воздушных полотнах? — Кого-то потеряли? — продолжил расспросы воздушный гимнаст. — Брата, — рассеянно ответила Кристина. Мельком подосадовала, что упускает отличную возможность поболтать с так впечатлившим её артистом— и снова из-за Кирюши! — но всё же не стала дожидаться ответа, высвободилась из вежливой хватки и торопливо пошла дальше, разглядывая толпу. В ней так легко затеряться! Особенно — маленькому мальчику. Очень хотелось закричать «Кирюша!», надеясь, что брат отзовётся, но Кристине было неловко устраивать сцену, ведь она неизменно окажется в центре внимания. Встав в сторонке, Кристина снова внимательно оглядела расходящихся зрителей и, убедившись, что Кирюши среди них не видно, решила идти домой. Если он уже там, ох она ему устроит! И не посмотрит, что он весь такой особенный и не всегда понимает, что творит. Да, может, чего-то он и не понимает, но, может, это просто потому, что никто ни разу не пытался хорошенько вправить ему мозги, а только сюсюкался. Вот наорёт она на него разок, и, глядишь, запомнит на будущее, что нельзя так пугать близких и уходить, никого не предупредив. По пути домой Кристина репетировала всё, что выскажет своему братцу. Мысль о том, что его может не оказаться дома, она гнала прочь, но та упорно возвращалась. Какой скандал устроит мама, когда узнает, что Кристина потеряла Кирюшу, просто страшно представить! Коротко звякнул телефон, Кристина увидела, что в групповом чате появилось новое сообщение: фотография двух Ольг, сидящих в кафе в тесной компании. Некоторые лица были Кристине знакомы, а некоторых она никогда не видела. И самое главное, Фил тоже был там. «Не хватает только тебя, Кристи», — появилось новое сообщение. Кристи. Такое непривычное обращение. Так её могли бы называть друзья — если бы они у неё были. Радость смешалась с новой порцией злости на брата. Если бы не он, она бы уже сидела вместе с остальными и наконец узнала бы, каково это — жить нормальной жизнью, когда над тобой никто не издевается, не подкалывает, не игнорирует и не травит. Впереди показалась знакомая обшарпанная пятиэтажка с разномастно застеклёнными балконами, точащими тут и там телевизионными тарелками и коробками кондиционеров. В этот час почти во всех окнах горел свет, и как всегда, когда Кристина смотрела на них, появлялась непрошенная мысль о том, что за каждым таким окном — своя собственная жизнь и целый мир, и в душе неизменно пробуждалось противное, пронзительное и сосущее чувство. От него становилось так муторно, что Кристина каждый раз обещала себе не заглядывать в чужие окна — но раз за разом продолжала это делать. А вот в окна своей квартиры хотелось заглянуть как можно скорее, благо, она была на первом этаже, и скорее убедиться, что Кирюша уже дома. Кристина невольно ускорила шаги. Сердце нервно билось, ладони похолодели. Что, если брат не пришёл? Где его тогда искать? Добежав до окон своей квартиры, Кристина замедлила шаг, мельком отметила, что в спальне темно, но на кухне свет горит. Подошла поближе к окну, привстала на цыпочки и заглянула. И шумно выдохнула: за столом сидел Кирюша и размеренно черпал ложкой суп из тарелки. Около раковины, спиной к окну, стояла мать. Накатившее облегчение вытеснила злость на брата. Хотелось влететь на кухню, дать ему подзатыльник и хорошенько наорать! Несколько мгновений Кристина разрывалась между желанием так и сделать и нежеланием терять лишнее время и поскорее отправиться на встречу с Ольгами. Последнее перевесило. Наорать на брата она всегда может, он никуда не денется, а вот вечеринка — другое дело. Тем не менее, надо было предупредить домашних, что она задержится. Заходить домой Кристина не хотела, тогда не избежать долгих нравоучений, и достала телефон. Набрала короткое сообщение маме — и едва не выронила телефон из рук, потому что в этот самый момент на кухню зашла та, другая Кристина. * * * Собирались в полном молчании, избегая встречаться друг с другом взглядом, словно каждый чувствовал за собой вину. Собрались в пустом шатре, из которого уже вынесли почти всё оборудование, и потерянно стояли там, глядя на валяющийся на земле серый плащ и игрушечный поезд, который всё продолжал деловито пыхтеть и гудеть, описывая круг за кругом по арене, и ни у кого не хватало духу, чтобы его остановить. Собрались, чтобы проводить и проститься — хотя провожать было уже некого, и прощаться не с кем. Собрались, чтобы снова остро осознать: это может случиться с каждым. Собрались, чтобы запомнить. Эту застывшую, надрывную, траурную тишину сломал Кабар. — Да уж, как говорится, цирк уехал, а клоун остался, — мрачно усмехнулся он — и сник под укоризненными взглядами коллег. Графиня перешагнула через игрушечные железнодорожные пути, присела на корточки возле брошенного плаща, осторожно, бережно дотронулась до мятой ткани, погладила — и прошептала: — Вот и мы… Пока мы вслух ворчали: «Вышел на арену, так смеши!» — Он у нас тем временем печали Вынимал тихонько из души. А потом она нажала на пульт управления, который держала в руке, и игрушечный поезд, издав последний протяжный гудок, замер. ГЛАВА 5 У Кристины никогда не было панических атак, и потому она просто не поняла, что с ней произошло: бешеный пульс, дикий стук сердца в ушах, колени подгибаются, лёгким не хватает воздуха, а перед глазами всё меркнет. Привалившись боком к стене дома, она отчаянно боролась за каждый вдох, судорожно открывая рот, пока мозг, наконец, не зафиксировал, что воздух поступает в лёгкие, и она может дышать, и только тогда симптомы начали медленно отступать. «Мне определённо нужно сходить к врачу, и плевать, что будут говорить в школе, если об этом станет известно», — решила Кристина, всерьёз испуганная тем, что с ней сейчас произошло. Если собственное искажённое отражение в стекле вызывает у неё настолько сильную реакцию, то это уже серьёзная проблема, и ей надо заняться. Сумев кое-как отдышаться, Кристина решилась снова заглянуть в окно — точно так же, как делала в последнее время с зеркалами — просто чтобы убедиться, что та, другая Кристина ей, конечно же, лишь померещилась. Привстав на цыпочки, Кристина заглянула на кухню — и ноги снова подкосились. Это не отражение! Другая Кристина, в противно-розовой рубашке, с нюдовым макияжем и волосами, забранными в аккуратный хвостик, по-прежнему была на кухне! Она подошла к маме, легко её приобняла и что-то сказала. Мама удивлённо на неё посмотрела и, вытирая мокрые руки полотенцем, растерянно села за стол. А другая Кристина повязала передник и как ни в чём не бывало взялась мыть грязную посуду. Кристина продолжала наблюдать, не в силах оторваться. Закончив с посудой, другая Кристина налила суп в тарелку и поставила её перед мамой. Достала ложку, отрезала хлеба. Не привычная к заботе, мама растерянно смотрела на Кристину. Заметив, что Кирюша свой ужин съел, другая Кристина забрала пустую тарелку, мимоходом погладив брата по голове. Тот вздрогнул и поёжился. — Всё! Хватит! — встряхнула сама себя Кристина. Сколько можно стоять и смотреть? Надо что-то делать! Надо пойти и вывести эту самозванку на чистую воду! Решительно зайдя в подъезд, Кристина подошла к двери, пошарила в кармане — и поняла, что ключей нет. Неужели она их потеряла? Как некстати! С досадой вздохнув, Кристина нажала на кнопку звонка — резко, нетерпеливо. Щелчок замка, дверь открылась — и в проёме появилась другая Кристина. Не церемонясь и не говоря ни слова, Кристина попыталась её оттолкнуть — и у неё ничего не вышло, руки словно проходили сквозь воздух. Что ж, это логично, на то она и галлюцинация, она нематериальна. Несколько этим успокоенная, Кристина попыталась войти в квартиру, но и тут у неё ничего не получилось, она не могла перешагнуть через порог, путь словно преграждал невидимый барьер. Другая Кристина спокойно стояла в дверях — Что происходит? — нервно выкрикнула Кристина, испуганная тем, что не может войти. — Кто ты какая? Что тебе надо? Другая Кристина продолжала молчать, глядя на неё с лёгкой усмешкой, и по спине Кристины пополз холодок страшной догадки. — Я что, умерла? — хриплым шёпотом спросила она, чувствуя, как замирает сердце в груди. — Но… когда? Как? Я не помню! — Ты не умерла, — наконец ответила другая Кристина таким знакомым — её собственным! — голосом. — Тогда что со мной? Почему я не могу зайти домой? — Потому что ты больше не принадлежишь этому месту. Ты здесь не нужна. Ты лишняя. — Что за чушь? — нетерпеливо воскликнула Кристина и, снова безрезультатно попытавшись перешагнуть через порог, закричала: — Мам! Мама! Иди сюда! — Она тебя не слышит, — с раздражающим спокойствием сказала другая Кристина. — Да что ты говоришь? — огрызнулась Кристина и снова выкрикнула: — Ма-ам! Но мама так и не вышла. — Не веришь? Смотри, — сказала другая Кристина и позвала: — Мам? Мама появилась в коридоре. — Да? — Я подумала, может, мусор вынести? — Мам, — вмешалась Кристина. — Мам, это что, розыгрыш какой-то? Ну прости меня, я всё поняла. И — да, я виновата, не углядела за Кирюшей. Только хватит уже, пожалуйста! Мама Кристину словно не видела и не слышала. — Мусор? — растерянно переспросила она, явно изумлённая такими переменами в дочери. — Да нет, он ещё не полный. А ты что дверь открыла? — Мам! Мама! Мам! Ну вот же она, я! Тут! — закричала Кристина, снова пытаясь перешагнуть через порог. Мозг отказывался верить в происходящее: ну не может мама её не видеть и не слышать! Но факты — вещь упорная; мама совершенно не реагировала на дочь. — Показалось, что кто-то постучал, — ответила другая Кристина, не обращая внимания на крики Кристины. Из кухни раздался голос Кирюши, и мама ушла. — Ну? — спросила другая Кристина. — Теперь всё понятно? — Ничего мне не понятно! Что происходит? — Я тебе уже сказала. Ты тут лишняя, ты больше не принадлежишь этому месту, теперь оно моё. — Что значит твоё? Что значит «не принадлежу»? И хватит уже с этой «лишняя, лишняя»! — почти закричала Кристина, почему-то особенно испуганная этим настойчивым повторением про «лишнюю». В глубине души ей и самой порой казалось, что она никому не нужна, и у неё действительно словно нет своего места в жизни, иначе почему она никуда не может вписаться. Но когда кто-то другой вдруг озвучивает твои самые глубинные страхи — это невыносимо! В коридоре появился Кирюша, резко остановился и стал переводить взгляд с одной Кристины на другую. Кристина почувствовала, как в душе встрепенулась надежда. Брат её видит! — Кирюша, — осторожно, словно боясь его спугнуть, позвала она. — Почему тебя две? — спросил брат. От волнения перехватило дыхание. — Я не знаю, — с трудом произнесла Кристина. — Кирюш, позови маму, пожалуйста. «Только бы эта лже-Кристина не захлопнула дверь у меня перед носом, только бы не захлопнула дверь!» — просила про себя Кристина. Но другая Кристина, похоже, не собиралась вмешиваться. Казалось, что она, напротив, хочет довести сцену до конца, и её торжествующий вид наводил на мрачные мысли о том, что ничем хорошим всё это для Кристины не закончится. В коридоре снова появилась мама. — Что такое, сынок? — Тебя Кристина звала, — ответил Кирюша. — Ты звала? — обратилась мама к другой Кристине. — Не эта. Другая. Тебя звала вон та Кристина, — сказал Кирюша и указал пальцем прямо на сестру. Мама уставилась в дверной проём и посмотрела прямо на Кристину. Сердце сделало кульбит — и рухнуло вниз, когда Кристина поняла, что мама смотрит не на неё, а сквозь неё. — Какая другая Кристина, сынок? — Ну вот же она! — повторил Кирюша, снова показывая пальцем на сестру. — Ох, — коротко вздохнула мама, обняла сына и ласково повела его в комнату. — Пойдём-ка, мой дорогой. Давай налью тебе ромашкового чая. Ты, наверное, перевозбудился в цирке. Ну ещё бы, столько новых впечатлений разом! Врачи говорили, тебе трудно с ними справляться. Кристина стояла в дверях, смотрела, как мама уводит брата, и чувствовала, как её захлёстывает обречённость. Это не розыгрыш, мама её действительно не видит. Только брат. Но мама ему не верит, она решила, что это очередное проявление его особенности. Кристина-самозванка окинула Кристину быстрым взглядом, удовлетворённо кивнула и захлопнула дверь у неё перед носом. Щелчок автоматического замка прозвучал словно пистолетный выстрел. Нет, этого просто не может быть. Такие вещи не происходят в реальной жизни! Пискнул телефон. Ещё одно сообщение от Ольг в общем чате. «Кристи, ну ты где?» Телефон! Кристина торопливо открыла список контактов. Выбрала маму и нажала на вызов. После пары гудков в трубке раздалось «Алло», и сердце дрогнуло от радости. Мама услышала звонок! — Алло! Мам, это я! — почти выкрикнула Кристина. — Алло? Алло! Говорите! Вас не слышно. — Мама, — повторила Кристина, не замечая, что по щекам покатились слёзы. — Мамочка, пожалуйста… Пожалуйста, услышь меня! — Алло! Вас не слышно! Перезвоните! Кристина невидящим взглядом уставилась на погасший экран телефона. В голове звенела пустота, бесконечная, как Вселенная. А затем, словно вспышка сверхновой, в ней появилась пугающая мысль: и что теперь делать? Никогда в жизни Кристина не ощущала такого всепоглощающего страха. Никогда ещё не чувствовала себя такой одинокой! И это она, привыкшая быть вечной одиночкой! Снова пискнул телефон; в общий чат загрузилась новая фотография из кафе. «Надо туда», — немедленно решила Кристина. Сейчас ей было не до вечеринки, ей просто хотелось, чтобы её хоть кто-то увидел и услышал. И, возможно, после этого странный морок сам собой рассеется. До кафе можно было дойти пешком за четверть часа — или проехать две остановки на дребезжащем трамвае за три минуты. Старый трамвай ездил редко, по одному ему ведомому расписанию, но сейчас он появился как по заказу, будто чувствуя, как отчаянно Кристине нужно как можно скорее оказаться в кафе. Вечерняя темнота за окнами превращала стёкла трамвая в зеркала. Кристина с вызовом заглядывала в каждый; впервые с тех пор, как у неё начались галлюцинации — хотя сейчас Кристина уже больше не была уверена в том, что это галлюцинации — она хотела увидеть вместо себя другую Кристину. Пусть лучше та будет в отражениях, чем у них дома. Но все стёкла упорно отражали только саму Кристину — взъерошенную, растрёпанную, с безумным взглядом. Выскочив на нужной остановке, Кристина побежала к кафе. Вот оно, прямо на углу, через дорогу, и сквозь большие стеклянные окна уже видно сидящую внутри компанию. Остановившись у входа, Кристина перевела дыхание и, понадеявшись, что у неё не слишком дикий вид, вошла внутрь. Никто из официантов не обратил на неё внимания, пока она шла к столику, за которым собрались одноклассники, но Кристина не торопилась отчаиваться; обслуживающий персонал был заняты, разнося заказы. — Может, она как-то узнала? — донёсся до неё вопрос рыжей Ольги. — Как? — спросила Ольга-блондинка. — Не знаю. Догадалась? — Не могла она догадаться! Ты видела её глаза, когда мы её пригласили? Да она была готова описаться от счастья! А уж когда про Фила сказали!.. Если бы не её братец-придурок, она бы сразу с нами пошла. Кристина замерла, ноги зажили самостоятельной жизнью и отказались идти дальше, потому что Ольги говорили о ней. И поскольку никто из собравшейся компании пока её не заметил, Кристина встала за кадкой с разлапистой пальмой и продолжила слушать. — Может, из дома не отпустили? — предположила рыжая Ольга. — Или что-то случилось… — Может, и не отпустили, — Ольга-блондинка вздохнула и обернулась к Филу. — Твоя недоработка! Тоже мне, роковой красавчик! Она должна была бежать к тебе сломя о голову! Если надо, из окна вылезти! Видимо, ты её недостаточно очаровал. Фил пренебрежительно фыркнул. — Я вам изначально говорил, дурацкая была затея. — Но вообще обидно, — рыжая Ольга покрутила в руках пустую чашку. — Мы всё так хорошо продумали! Прекрасное бы видео получилось! — О да, — хохотнула Ольга-блондинка. — Позор на всю жизнь! — И как минимум десять тысяч просмотров, — с тоскливой мечтательностью в голосе добавила рыжая Ольга. Кристине показалось, что её окатили ледяной водой, а пол закачался под ногами. Дура! Размечталась! Вообразила, что Ольги действительно решили закопать топор войны! Уже представила себе, как будет доучиваться последний год в школе в полном спокойствии, потому что перестанет быть мишенью для насмешек! Наивная идиотка! Конечно же ни о каком перемирии не шло и речи, а приглашение в кафе не имело ничего общего с якобы внезапно вспыхнувшими дружескими чувствами. Это была ловушка, расчётливая и жестокая, совершенно в духе Ольг. И уже неважно, какую именно гадость они задумали; позорное видео, которое наверняка расползлось бы по сети, давало огромный просто воображению. Шок от услышанного оказался настолько сильным, что Кристина даже на время позабыла о том, что произошло дома. — Ну что, расходимся? — спросил Фил. Кристина с отвращением на него взглянула. Почему он согласился участвовать в этой мерзкой затее? Он же её совсем не знает! Что она ему сделала? Лично ему? Или ему кажется, что это забавно — публично унизить другого человека? Впрочем, сама виновата, навесила созданный своим воображением романтический образ на понравившегося ей парня, и не подумав прежде рассмотреть его хорошенько и понять, какой он на самом деле и полезет ли на его костюмчик лирического героя. — Давайте подождём, может, она ещё придёт, — ответила рыжая Ольга. — Давайте. Уж очень не хочется лишаться такого развлечения, — согласилась Ольга-блондинка. Сердце оглушительно стучало в ушах, а в груди клокотала злость, когда Кристина шла к столу с твёрдым намерением впервые в жизни в открытую постоять за себя. Она не анализировала, почему из всех бесчисленных дней, когда она молча сносила насмешки, именно сегодня терпение лопнуло. Прямо сейчас это не имело никакого значения. Хватит. Хватит терпеть! Хватит постоянно быть жертвой! Хватит молчать и наивно надеяться, что вот закончит она школу, и больше такого не будет. Будет! Издевающиеся над ней одноклассники сменятся на таких же однокурсников, однокурсники — на самодура-начальника и завистливых коллег, на токсичных псевдо-друзей и просто случайных хамов на улицах и в магазинах. И каждый из них будет выплёскивать на неё свой негатив — просто потому, что на лбу у неё написано: «Я — жертва, я стерплю». И чем дольше она терпит, тем злее становится травля. Хватит! — А я уже тут! — громко сказала Кристина, подойдя к столу. — Можете начинать. Что там за позорное видео со мной в главной роли вы собирались снимать? Никто из сидящих за столом одноклассников не отреагировал: не поднял головы, не оглянулся. — Ну? — с вызовом повторила Кристина. — Или когда я всё знаю, издеваться уже не так забавно? И снова её проигнорировали. — Да хватит притворяться! — вспылила Кристина. — Я всё слышала! В порыве злости она попыталась схватить за руку сидящую к ней ближе всех Ольгу-блондинку — и у неё ничего не вышло. Теперь её рука прошла насквозь, словно это она, Кристина, стала призраком. Попытка повторить всё с Филом закончилась с тем же результатом. Нет, это не розыгрыш. Одноклассники могли договориться, что сделают вид, будто не видят и не слышат Кристину. Но они никак не могли устроить, чтобы Кристина чисто физически не могла к ним прикоснуться. Нет таких способов! В панике Кристина бросилась к ближайшей официантке и попыталась схватить за руку её. А потом — другую. Бесполезно! Её не видит и не слышит не только мама — её вообще никто не видит! Ни родные, знакомые, ни даже незнакомые. Только Кирюша — и та, другая Кристина. Ничего не видя перед собой, Кристина вышла из кафе. «Этого не может быть. Этого просто не может быть», — тупо повторяла она про себя. Споткнувшись о бордюр, чертыхнулась: если она стала бестелесной невидимкой, то не должна чувствовать боль, разве нет? И холода не должна ощущать, и тем не менее, порыв ветра пробрал её насквозь. Как же так? Почему её не видят и не слышат, она не может дотронуться до людей, но сама не лишилась никаких ощущений и прекрасно может спотыкаться о бордюры? Ноги сами принесли Кристину к дому. С чувством полной безнадёжности она вошла в подъезд — и увидела возле дверей отца. От него разило спиртным, и он слегка покачивался, пытаясь попасть ключом в замок. — Папа, — ни на что не надеясь позвала Кристина. Отец не отреагировал. Кристина попыталась до него дотронуться — и не смогла. Всё, это конец. Случилось нечто странное, невообразимое, невозможное. И это — факт, от которого не отвертеться. Что произошло? Как? Почему именно с ней? Что теперь делать? Как вернуть всё обратно? У кого можно спросить? Вопросы рождались один за другим, толпились и толкались в голове, вызывали новые волны паники. Кристина вышла на улицу и в полной растерянности остановилась у дверей в подъезд. И что теперь? Не вообще, глобально, а прямо сейчас? Куда ей идти? Где ночевать? В подъезде? На лавочке во дворе? Не зная, что делать, Кристина просто брела по улице, не разбирая дороги и не глядя по сторонам. Она всё шла и шла, а организм начинал ощущать на себе последствия пережитого стресса, и сознание охватывало блаженное отупение. Вот так идти и идти бы дальше, ни о чём не думая, пока не откажут ноги, и не отключится голова… В глаза ударил яркий свет фар, и истошно завизжали тормоза. Кристина рефлекторно зажмурилась, прикрыла лицо рукой и уже почти почувствовала, как её сминает и сметает с дороги железный капот, но… столкновения не последовало. С чувством досады — жаль, что не сбили, ведь тогда весь этот кошмар закончился бы! — и разочарования — приходится возвращаться в реальность! — Кристина открыла глаза и увидела перед собой автобус, будто сошедший с плёнок старинных чёрно-белых фильмов: каплеобразные передние крылья, сужающийся капот, обтекаемые линии и круглые выступающие фары. После погружения в блаженное отупение мозг включался неохотно и обрабатывал информацию медленно, но даже так Кристина поняла, что этот странный старинный автобус что-то ей напоминает. Она его уже где-то видела. Причём совсем недавно. Где? Из кабины выпрыгнул водитель в ярко-синей кепке, подбежал к Кристине, забросал встревоженными вопросами: — Вы в порядке? Вас не задело? Как вы себя чувствуете? Заторможенных реакций хватало только на односложные ответы: да, нет, нормально. А потом сквозь сковывающую мозг пелену наконец пробилась одна мысль: он со мной разговаривает. Он меня видит! * * * Голова включилась в один момент — словно по ней ударило сильным разрядом. Ещё мгновение назад всё плавало в мутной серой дымке, а сейчас приобрело предельную яркость и почти болезненно чёткую резкость. Однако первый вопрос, который Кристина смогла сформулировать, оказался до нелепости глупым: — Вы меня видите? Водитель отступил на шаг назад, сдвинул кепку на затылок и почесал голову, а затем обернулся к автобусу и крикнул: — У неё, кажется, шок. Графиня! Не посмотришь? «Графиня», — автоматически отметила странное прозвище Кристина, а затем огляделась. Где она вообще? Оказалось, что прогулка в полубессознательном состоянии вывела её на окраину Верходновска, на пустынную улицу, по одной стороне которых тянулись дряхлые деревянные дома, которым самое место в деревнях в глубинке, а по другой — унылые металлические коробки гаражей. Одиноко горящий фонарь подсветил бок автобуса, под который Кристина едва не попала, и она увидела, что на нём наклеен какой-то крупный рекламный плакат. А позади автобуса скопилась уже целая вереница машин. Кристине стало неловко, что из-за неё на улице образовалась пробка, и она торопливо вернулась на обочину. Оттуда вид на линию машин оказался лучше, и хватило всего одного взгляда, чтобы понять — да это же автокараван циркачей! Тот самый, на который Кристина засматривалась всего несколько часов назад… Неужели это было всего несколько часов назад? Казалось, что с тех пор прошла целая жизнь! Из автобуса, тем временем, появилась невысокая миниатюрная молодая женщина лет двадцати трёх — двадцати пяти, с тёмными волосами до плеч, в джинсах и объёмной чёрной толстовке. Видимо, та самая «Графиня». Она подошла к Кристине, внимательно на неё посмотрела и подняла руку. Кристина подумала, что, наверное, это врач, и сейчас она попросит следить за движением пальца или станет ощупывать голову и заглядывать в глаза. Вместо этого Графиня сделала какой-то сложный жест ладонью. Кристина невольно отметила, как необычно ярко сверкнуло кольцо на пальце незнакомки, перевела взгляд на её лицо — и увидела, что свет кольца словно поселился у той в глазах, потому что зрачки засияли тёмно-серебристым цветом. Затем Графиня твёрдо взяла Кристину за подбородок и повернула ей голову сначала в одну сторону, а потом в другую, пристально разглядывая её лицо. От неожиданности Кристина даже не сопротивлялась, а часть её по-прежнему ликовала, что наконец-то после всех кошмаров сегодняшнего вечера её снова видят и слышат другие. Пусть даже и чужие и незнакомые ей люди. Может, ей вообще всё привиделось? И другая Кристина у них дома, и та неприятная сцена в кафе? Вдруг это всё — тоже галлюцинация? Да, куда более серьёзная, чем просто чужое отражение в стекле, а это значит, что у неё реальные проблемы с головой. Но сейчас Кристина была готова с радостью обменять свою невидимость и неспособность прикоснуться к людям на психическое расстройство. В конце концов, расстройство можно вылечить, а вот если тебя действительно не видят и не слышат… Уверенность в том, что странные события сегодняшнего вечера — всего лишь бред, пусть и пугающе реалистичный, крепли; вот же, перед ней стоят двое, и они Кристину прекрасно видят. От облегчения хотелось прыгать и смеяться. Сейчас она пойдёт домой, и всё будет нормально. А утром встанет — и запишется на приём в поликлинику. Пропьёт курс таблеток или что там ей ещё назначат — и всё будет в порядке! Никаких других Кристин! — Похоже, нашего полку прибыло, — сказала Графиня водителю. — Уверена? — спросил тот. Графиня многозначительно выгнула бровь. — Извините, — вмешалась Кристина. — Я задумалась и не заметила, как вышла на дорогу. Ещё раз простите за неудобство. Со мной всё в порядке, серьёзно. Я пойду. Водитель и Графиня обменялись взглядами, и Кристине не понравилось выражение их лиц. — Садись, мы тебя подвезём, — предложила женщина. — Не надо, мне тут совсем недалеко, — отступила на шаг Кристина. — Садись, — настойчиво повторила Графиня. Кристина сделала ещё пару шагов назад, в голове вихрем мелькнули воспоминания обо всех страшных историях о похищениях людей, которые охотно муссировали на бесчисленных ток-шоу телевидения. Но… это цирк-шапито! Не могут же они похищать людей или что-то в этом роде! И всё же инстинкт, о существовании которого Кристина не подозревала ещё до совсем недавних пор, до того времени, пока в отражениях не начала появляться другая Кристина, посылал ей целую цепочку тревожных сигналов, которые мурашками бежали по позвоночнику. — Нет, — категорически отказалась Кристина, подавляя нарастающую панику; не будут же они хватать её и силой запихивать в автобус? — Я домой. С этими словами она развернулась, но не успела она сделать и пары шагов, как услышала: — Она по-прежнему там. Кристина не хотела останавливаться. Не хотела продолжать разговор. И всё не она не смогла промолчать. — Кто? — Твой двойник. Кристина замерла, словно ноги сами разучились ходить. Но не обернулась. — Откуда вы знаете? — заставила она себя задать вопрос. Голос прозвучал глухо. — Я знаю, — последовал лаконичный ответ. — Твой двойник всё так же там, и тебя по-прежнему никто не будут видеть и слышать. Очень медленно Кристина обернулась. — Но вы же меня видите, — протянула она так жалобно, словно хваталась за последнюю соломинку и умоляла вытянуть её на безопасный берег. — Садись, — повторила Графиня, и в её голосе прозвучало неподдельное сочувствие. — Это долгий разговор. * * * Кабина автобуса больше походила на плацкартный вагон: вместо сидений — ярусы коек, вот только пассажиры тут, похоже, не просто ехали из пункта А в пункт Б, а жили, причём постоянно. Появление Кристины обитатели автобуса встретили настороженным молчанием и оценивающими взглядами. То ли из-за усталости, то ли из-за стресса, но воображение Кристины разыгралось не на шутку, и ей показалось, что зрачки всех циркачей мерцают тёмно-серебряным светом. На миг почудилось, будто на неё смотрят и не люди вовсе, а какие-то загадочные существа, принявшие человеческое обличье. Ощущение было настолько сильным, что Кристина невольно попятилась. — Проходи, проходи, — мягко подтолкнула её под спину Графиня. Она подвела Кристину к одной из коек, быстро скатала матрас, подняла центральную часть полки, и вот уже та превратилась в маленький столик и два сидения — прямо как боковые места в плацкартном вагоне. — Садись. Кристина послушно села. Кто-то свесился с верхней полки вниз и спросил: — Кто? — Новенькая. Голос стал откровенно враждебным. — Это что, из-за неё Сол?.. — Потом, — оборвала Графиня. — Но Сол! — не унимался голос. — Он же был самый сильный! — Хватит! — не терпящим возражений тоном отрезала Графиня. Автобус мягко качнулся — и поехал. Кристина с тревогой посмотрела на удаляющиеся огни родного города. — Мы уезжаем? — Да. — А куда? — Какая тебе разница? Ты же наверняка давно хотела уехать отсюда, разве не так? Сбитая с толку Кристина промолчала. Она просто не знала, что на это ответить. Да, она действительно долго и страстно мечтала убраться отсюда. И вот ненавистный Верходновск остаётся позади, а ей уже страшно, и хочется вернуться обратно! Домой, к маме… «Зато как мечтала поскорее начать самостоятельную взрослую жизнь!» — не упустил возможности больно уколоть внутренний голос. Кристина поморщила. И всё же, справедливости ради, в мечтах свой отъезд она представляла совсем не так. А ещё точнее, она представляла не столько свой отъезд, сколько триумфальное возвращение потом, в будущем, когда она уже добьётся чего-то значимого в большом городе с настоящей жизнью, а сюда приедет с коротким визитом. И испытает глубокое удовлетворение при виде мест, которые ненавидела всю свою жизнь — ведь она сумела-таки вырваться! — Откуда вы знаете, что я хотела уехать? — наконец, спросила Кристина. — Догадалась, — коротко ответила Графиня. — Я просто не совсем так представляла себе это представляла. Я даже ни с кем не попрощалась… — А тебе разве есть с кем прощаться? — спросила Графиня, и её взгляд стал неожиданно пронзительным. — Точнее так: тебе разве хочется с кем-то попрощаться? Тебя же наверняка раздражают все, кто тебя окружает. — Опять догадались — или у вас на меня досье собрано? — мрачно спросила Кристина. — А ты всегда такая колючая? — Всегда, когда нужно защищаться. — Здесь тебе защищаться не надо, — заверила Графиня, достала из-под столика термос и две эмалированные кружки, налила в них какого-то горячего, ароматного, пахнущего осенью и специями напитка и протянула одну Кристине. — Что это? — Яблочный сидр. Графиня сделала глоток из своей кружки и блаженно вздохнула. Кристина последовала её примеру — и едва не зажмурилась от неожиданного удовольствия: напиток оказался не похожим ни на один другой, который она пробовала прежде, и очень, очень вкусным. — Вы сказали, что будет долгий разговор, — напомнила Кристина — и вдруг зевнула. — Может, уже начнём? — Завтра. — Почему не сегодня? — Потому что сегодня ты ещё только гостья. То, что я собираюсь рассказать, не предназначено для гостей, девочка. — Меня зовут Кристина… — Это мы ещё посмотрим, — загадочно отозвалась Графиня. — Что посмотрим? — спросила Кристина — и опять зевнула. Глаза слипались. — Ничего. Тебе надо поспать, — напомнила Графиня и провела рукой перед своим лицом. Ярко сверкнуло серебряное кольцо на пальце, вспышка света почему-то застыла, словно в стоп-кадре, и Кристина не могла перестать смотреть на неё. — Не хочу, — еле ворочая языком, ответила она — и вдруг поняла, что тело словно стало словно чугунным, она не может пошевелить и пальцем, а глаза сами собой закрываются. «Сидр! Наверное, она в него туда что-то подмешала… Или гипноз… Это кольцо… Меня что, реально похитили?» А затем пришла темнота. ГЛАВА 6 Над чанами с кипящим маслом гудела мощная вытяжка; со стороны касс над ней висело большое электронное меню, а между ними оставалась щель, сквозь которую можно было заглянуть в обеденный зал. Но обычно тому, кто жарил картошку в час пик было не до рассматривания посетителей; тут только и успевай, что готовить новую порцию. И всё же в какой-то момент он непроизвольно скользнул взглядом по залу — и замер, увидев за кассой… себя! Но не такого, как сейчас, с вечными синяками под глазами, мешковатой формой ресторана быстрого питания и складкой между бровей от мыслей, как там мать, и хватит ли им его зарплаты до конца месяца. Нет, за кассой стоял другой он — расслабленный, отдохнувший, хорошо одетый, в модном светлом пальто и с телефоном в руке. Другой он встретился с ним взглядом и улыбнулся. Он резко дёрнулся, и тяжёлая корзина с замороженной картошкой выпала из рук и с размаху плюхнулась в раскалённое масло, целыми сутками кипящее в глубоком сорокалитровом чане. Капли обжигающего масла разлетелись по кухне, плюхаясь на пол, на рабочий стол — и на шерстяные форменные брюки тех бедолаг, кому не повезло оказаться рядом. — Эй! Осторожнее! — тут же рявкнул нарисовавшийся рядом менеджер. — Извините. Я случайно. — Что случилось? Он бросил быстрый взгляд в обеденный зал. За кассой стоял незнакомый парень в светлом пальто. Никакого двойника. Чёртова работа на этой адской кухне! Опять мерещится не пойми что! — Ручка была горячей, и я не удержал, — на ходу придумал он оправдание. Менеджер, худой молодой парень со следами от прыщей на щеках некрасиво скривил рот, отчего верхняя губа с реденькой порослью смешно изогнулась, и зло зашипел — хотя было ясно, что если бы не клиенты в зале, то он бы с удовольствием заорал во всю мочь: — Ах, горячая? А перчатки защиты для кого? Для идиотов? Он промолчал. К станции жарки картофеля и впрямь прилагались термостойкие защитные перчатки. Но они были такими огромными, всегда скользкими от жира, и в них было так неудобно работать, что практически все ими пренебрегали и опускаликорзины для жарки в чаны с маслом голыми руками. А менеджер всё больше распалялся, получая истинное удовольствие от того, что может сорвать на ком-то злость — благо, должность, пусть даже самую малость, но поднимавшая его над остальными, давала такую возможность: — Тебя поставили жарить картошку! Проще занятия не найти, разве только класть на гриль мясо или поджаривать хлеб, но ты и с этим не справляешься! Идиот! — Извините, — повторил он, по опыту зная, что чем меньше споришь, тем быстрее от тебя отстанут. — Извините, — передразнил менеджер. — Вылавливай картошку, вон сколько мимо просыпал, — кивнул он на чан, где тонкие ломтики картошки беспрепятственно плавали по просторам кипящего озера масла вместо того, чтобы смирно лежать в металлической корзине. — Дорабатывай до перерыва, а потом переходи на гриль. Он кивнул, взял огромную шумовку и принялся выуживать ломтики картофеля. Гриль так гриль. Достав картошку, он отложил шумовку, прилежно надел огромную перчатку и привычным резким движением поднял корзину. Несколько раз хорошенько встряхнул, чтобы стряхнуть излишки масла, и высыпал картофель в большой металлический чан. Пустая корзина отправилась на место. А дальше — всё как обычно, по схеме: равномерно посолить картофель, перемешать пластиковым черпаком, наполнить порционные коробочки, поставить на панель, откуда их возьмут кассиры, собирая заказ. Опустить в масло две полные корзины с картофелем. Пока тот жарится, принести из холодильника пакеты с замороженной картошкой, вскрыть, высыпать содержимое, равномерно распределил по пустым корзинам. — Три средних картошки, две маленьких! — раздался крик кассира, собирающего очередной заказ. Бросить пакет с замороженной картошкой, срочно наполнить коробочки для заказа. Вернуться, поднять пакет, высыпать остатки по пустым корзинам. Собрать из плоских картонок коробки для будущих заказов. Достать пожаренную картошку. Встряхнуть, высыпать, посолить, наполнить коробочки, наполнить корзины, опустить в масло, достать, встряхнуть, высыпать, посолить, наполнить … Монотонная работа, напервый взгляд совсем не сложная, но на самом деле мучительная; уже через пару часов ты весь мокрый от жара, и мышцы правого плеча сводит от боли, а к концу смены ломит всё тело, и ты ненавидишь весь мир. Кто считает, что работа в ресторане быстрого питания — это легко, просто никогда в нём не работал. С экранов под потолком то и дело неслись короткие сигналы звонков — это поступали всё новые и новые заказы из зала. От чанов с кипящим маслом поднимался нестерпимый жар. Шумела мощная вытяжка над грилем, поскрипывала цель, крутящая решётку, на которой жарилось мясо. Мигали огни камер; они просматривали каждый уголок кухни, фиксировали каждое движение, ни спрятаться, ни скрыться, ни передохнуть даже минутку. Время до положенного перерыва тянулось мучительно долго, но всё же ожидание закончилось. С облегчением отойдя от чанов с маслом, он промокнул пот на лбу салфеткой, взял маленький пластиковый стаканчик — только из таких разрешалось пить работникам забегаловки — и прошёл к аппарату с разливной газировкой. Тот располагался рядом с окном выдачи еды машинам, и нужно было миновать кассы. Здесь было блаженно прохладно, играла лёгкая музыка, и красиво светилось электронное табло с меню — всё для того, чтобы порадовать клиентов. Как и любой другой работник, в глубине души он испытывал к жующим посетителям острую неприязнь. Разумеется, это было совершенно иррациональное чувство; клиенты всего лишь пришли поесть, они не виноваты в том, что он не сумел найти другую работу. Хлопнула входная дверь, впуская новых посетителей. Он встал у аппарата с газировкой, поставил пластиковый стаканчик на решётку, нажал на кнопку. Зашипела и полилась апельсиновая газировка. — Ба, какие люди! — раздался громкий насмешливый голос. Он вздрогнул, а потом нехотя перевёл взгляд на новых посетителей, подошедших к кассе. Так и есть: этот придурок Влад и — Ира. С ним. Он знал, что раньше или позже он обязательно столкнётся со своей бывшей девушкой и её новым парнем, который увёл её у него. Причём увёл, даже не особо стараясь; всё сделали дорогая машина и пара роскошных букетов цветов. Руки сами собой сжались в кулаки, накатило желание рвать, метать и крушить. Изнутри буквально распирала злость на собственное бессилие, на неспособность что-то изменить, злость на Влада и немного — на Иру. И, главным образом, злость на себя, но эту мысль он гнал; куда удобнее считать виноватыми других, чем хотя бы частично признавать свою вину. А ещё была злость на то, что в этот самый момент он испытал укол стыда за то, что работает здесь, в этом дешёвом ресторане быстрого питания и за свой жалкий вид. Конечно, нет ничего постыдного в честной работе, но, глядя на красивую Иру и на холёного модного Влада, небрежно поигрывающего ключами от машины, он особенно остро ощущал, как жалок в своей пропахшей маслом форме, с раскрасневшимся от жара лицом, да ещё и в этой дурацкой кепочке с козырьком — и какая непреодолимая пропасть лежит между ним и Владом. Конечно, он её преодолеет! Он будет пахать как проклятый — и выберется! Он обязательно покорит вершину! Только вот идти этот путь наверх вместе с Ирой, вдвоём, как ему мечталось когда-то, он уже не будет. Ира тоже его заметила и застыла. Потом отвела взгляд, и ему показалось, что он заметил мелькнувшее в них чувство вины. Он бы рад был возненавидеть свою бывшую. Он хотел бы её возненавидеть! Но —не мог судить её слишком строго. И потому, что до сих пор любил, и потому, что понимал её. Привыкшая, как и он, не жить, а выживать, разве Ира могла устоять, когда появился прекрасный принц, предложивший ей на блюдечке ту жизнь, о которой она мечтала — причём предложил не когда-то потом, в будущем, а прямо здесь и сейчас? Ира наверняка верила, что для принца это серьёзно, и что она для него — не краткосрочное развлечение, каковым оно наверняка и являлось на самом деле. Влад наиграется с новым трофеем — и бросит. Он не оценит, а скорее всего даже не увидит Ириной душевной красоты, а красота внешняя не удержит его внимание надолго. Выплеснув газировку — пить расхотелось — он заторопился обратно на кухню; хотелось укрыться от позора и от насмешливого голоса Влада, который бежал вслед и жалил, словно удары хлыстом: — А я и не знал, что твой бывший жарит гамбургеры в свободное от лекций время! Видимо, ни на что большее ума не хватает. Изо всей силы ударив на ходу кулаком по пустым корзинам для картошки, которые стояли возле чана с кипящим маслом, он пронёсся прямо к холодильной комнате, прислонился к ледяной двери холодильника и прикрыл глаза. Представил, как впечатывает кулак прямо в эту насмешливую улыбку. Представил так чётко, что ощутил боль в костяшках. Полегчало. Открыв глаза, он непроизвольно нашёл взглядом Иру с Владом в зале. И застыл: рядом с Ирой сидел… он сам! Только не такой, как сейчас, в этой дурацкой жалкой форме, а в джинсах и модной куртке, со стильной стрижкой и дорогими часами на запястье. «Устал. Перенервничал», — внушил он себе, моргнул, тряхнул головой, отгоняя наваждение, а когда снова посмотрел на Иру, то, конечно же, увидел за столиком с ней Влада. Сзади что-то громыхнуло, раздался истошный крик. Он вздрогнул, оглянулся и увидел, что одна из перевёрнутых его ударом корзин упала в чан, расплескав вокруг себя огненное масло, и от него занялась пламенем пачка бумажных обёрток для гамбургеров, а оттуда перекинулось на заляпанные жиром дверцы рабочей станции и принялись жадно лизать их длинными языками. Искры шипели и разлетались по кухне. Словно в замедленном кадре, он увидел, как одна полетела на пол и приземлилась на застывшую лужицу масла. Того самого, которое выплеснулось ещё раньше, когда он уронил корзину с картошкой. Ярко полыхнуло. Немного подумав, завопила пожарная сигнализация. А он, не раздумывая, ринулся тушить огонь. Сейчас ему было всё равно; он не чувствовал жара и боли, хотя почти хотел их ощутить; может быть, боль от ожогов выжгла бы боль на сердце… и желание разбить Владу лицо. Боль его всё-таки настигла. Просто чуть позже. Зато когда это произошло, боль разом охватила всё тело, и пришлось стиснуть зубы, чтобы удержать стон — и удержаться в сознании. Вечность спустя кто-то положил на горящую кожу влажный, блаженно прохладный компресс. Короткое облегчение было настолько сильным, что его бросило в пот. И, несмотря на слабость, захотелось немедленно открыть глаза, увидеть, кто о нём заботится. А ещё понять, где он. Спина лежала на чём-то мягком. Это явно не пол кухни. Неужели менеджер позволил уложить его на диван в своём кабинете? Он сделал над собой усилие и открыл глаза. — Ну наконец-то, — улыбнулась Графиня и ласково потрепала Фьора по голове. Он снова закрыл глаза, сам не понимая, что в нём сильнее: разочарование от возвращения в реальность или облегчения от того, что приснившееся было всего лишь кошмаром, явившимся к нему в бреду. Четыре года прошло, а ему всё снится этот сон! Его выкинуло из старой жизни, он потерял прежнего себя, он стал Фьором и начал новую жизнь в «Обливионе», но прежняя жизнь его так до конца и не отпускает! Когда же уже? — Значит, я не удалился, — пробормотал Фьор, не проявляя, впрочем, особой радости. — Как видишь, — бодро подтвердила Графиня. С трудом приподняв руку, Фьор прищёлкнул пальцами. Огня в них не появилось. Он перевёл взгляд на Графиню, выразительно помолчал, а потом сказал: — Что ж, это ненадолго. Следующее представление — и я готов. — Следующее представление ты пропустишь, — сказала Графиня не терпящим возражений голосом. — Ага, — саркастически хмыкнул Фьор. — Я серьёзно. Мы тебя прикроем. Графиня выглядела предельно собранной и решительной, но Фьора это не убедило. — Тогда уж лучше мне ещё раз зайти в цыганскую кибитку. — Ни за что! — категорически отрезала Графиня. — А почему нет? Какая разница, где встретить свой конец: на арене, где я больше не могу дать своё представление, или в кибитке? — Фьор помолчал, а потом криво усмехнулся: — Кто знает, может, мне повезёт, и она вернёт мне огонь. Или даст что-то другое. Графиню эти слова поколебали, но не убедили. — Давай спросим у Сола. Посмотрим, что он думает. Графиня на миг отвела глаза. Всего на миг. Но этого хватило. — Что случилось? Что я пропустил? — Фьор даже приподнялся от волнения, но тут же со стоном откинулся обратно на кровать. — Сола с нами больше нет, — ответила Графиня. — Как это? — тупо спросил Фьор, отказываясь верить в услышанное. Сол был всегда. Во всяком случае, с тем самых пор, как он стал ездить с «Обливионом». Сол был частью цирка, а цирк был частью него. — Ты же знаешь, как это бывает. Фьор знал. Но не мог поверить в услышанное. Только не Сол. Он самый сильный из них. Он справлялся со всеми! Даже с самыми безнадёжными! Он не мог удалиться! Хотя… конечно, мог. Фьор уже видел несколько удалений и знал, что это потенциальная судьба каждого из них. Удалиться из цирка было куда вероятнее, чей уйтииз него. Собственно, Фьор вообще не очень-то верил, что из цирка можно уйти. Старожилы болтали, что это пока удалось только одному, да и то дело произошло очень давно, сами они не видели, и эту историю им рассказывали ещё тогдашние старожилы, которых давно уже с ними нет. Фьор скептически хмыкал: кто поручится, что это — правда, а не легенда, придуманная для того, чтобы удержать от отчаяния? Элементарная, но эффективная схема: до той поры, пока ты веришь, что невозможное удалось кому-то одному, в глубине души остаётся надежда: если он смог, то, может, смогу и я. И эта надежда становится той цепью, которая держит тебя прикованной к нынешней жизни, маня обещанием уйти. А без неё остаётся только отчаяние — и удаление. Фьор никогда не спрашивал, что происходит с теми, кто удаляется, эта тема была в цирке негласным табу. Но он слышал достаточно, чтобы воображение рисовало варианты один другого страшнее. Фьор искренне надеялся, что ему никогда не придётся узнать ответ на свой вопрос на личном опыте. И точно знал, что для этого нужно: давать такое представление, чтобы дух захватывало. Выступать каждый раз как последний. Как если бы это был твой единственный шанс на спасение. Оставить на арене всего себя — без остатка. Тогда и только тогда ты получал возможность — нет, не уйти из цирка, конечно — аостаться в «Обливионе» до следующего представления. И, возможно, после какого-то из них — сотого или тысячного по счёту — тебе наконец-то откроется дверь, через которую можно будет уйти. А до тех пор совершенствуйся, шлифуй своё мастерство и зарабатывай на уход. Впрочем, ему это больше не грозило. Лишившись огня, Фьор лишился своего места в цирке. Вчера он умудрился как-то выкрутиться, но поджигать себя заживо раз за разом не выйдет. А без этой финальной точки представления Фьор может не «пробить» тех зрителей, ответственность за которых лежала именно на нём. Теоретически фаерщика и впрямь могли бы подстраховать другие, взяв «его» зрителей на себя. Но тут бы со своей нагрузкой справиться, куда уж ещё лишняя! К тому же, без Сола цирк заметно ослабел. Тут не до спасения Фьора, тут бы как-то выжить самому Обливиону! Графиня, похоже, догадывалась, в каком направлении движутся мысли фаерщика. — Зато у нас пополнение, — деланно бодро сказала она. — Вместо Сола. И кто знает, раз она пришла ему на смену, возможно, она окажется мощной силой. * * * В квартире аппетитно пахло чем-то жареным. Зайдя на кухню, мама удивлённо остановилась в дверях, глядя на Кристину, хозяйничающую у плиты. — Ты чего сегодня так рано встала? — растерянно спросила она. — Решила приготовить завтрак, — ответила Кристина. — А то всё ты да ты. Садись, сейчас я тебе наложу. Мама покачала головой и опасливо опустилась на табурет, не сводя глаз с внезапно поменявшейся дочери. — Надо же, ты, оказывается, умеешь пользоваться плитой, — недоверчиво пробормотала она. Вопреки ожиданиям, Кристина не взорвалась возмущением, а лишь спокойно продолжила переворачивать сырники. — И выглядишь ты по-другому, — продолжила мама, глядя на забранные в аккуратный хвост пепельно-белые волосы и естественный макияж. — Наконец-то нормально причесалась и накрасилась по-человечески, а не как эти… как уж их там… эму? готы? — Эму — это страус, мам, — легко засмеялась Кристина, аккуратно снимая поджаренные сырники со сковороды. — А готы — это не только те мрачные типы с подведёнными чёрным глазами, но ещё и древнегерманский народ, — ворчливо ответила мама. — Но ты же понимаешь, о чем я! — Понимаю. Я просто решила сменить стиль. — С чего вдруг? Я тебе сколько раз говорила — а ты только огрызалась. Почему сейчас? — Ну, надо же уже наконец умнеть, правда? — миролюбиво ответила Кристина и улыбнулась. — Как говорится, лучше поздно, чем никогда. Несколько мгновений мама продолжала подозрительно изучать дочь, будто не узнавая, а потом пожала плечами и расслабилась. — Ну хорошо, если так, — ворчливо произнесла она. Кристина поставила на стол тарелку с сырниками, вазочку с вареньем, вазочку со сметаной и горячий заварочный чайник. — Кирюша! — позвала мама. — Иди кушать, завтрак готов! Кирюша послушно появился в дверях — и застыл. — Иди, садись! — ласково улыбнулась Кристина и показала на тарелку с сырниками. — Твои любимые! Кирюша мрачно глянул на сестру исподлобья и не сдвинулся с места. — Ну, ты чего? — мама дёрнула его за руку, и тот деревянно уселся на табурет. Кристина поставила перед братом тарелку, положила в неё пару сырников. — Пошли сегодня в школу вместе? — предложила она. Кирюша молча помотал головой. На сестру он не смотрел. — Ты в порядке? Что-то болит? — забеспокоилась мама. — Ничего, — односложно ответил Кирюша. — Тогда ешь давай, и быстрее в школу. Кристин, проверишь его после физкультуры? — Конечно! — заверила Кристина. — Не надо, — неожиданно резко сказал Кирюша. — Почему? — растерялась мама. — Не хочу. Мама нахмурилась, глядя на сына. — Может, к врачу? — тихо сказала она сама себе вслух. — Не надо, мам, — Кристина подошла ближе и утешающе погладила её по плечу. — У него просто плохое настроение, вот и всё. Уверена, он отойдёт. Я его сегодня после уроков заберу, мы пойдём погуляем — и всё будет нормально. Не волнуйся. Мама выдохнула и немного расслабилась. — Спасибо, — с чувством сказала она и, не удержавшись, добавила: — Я тебе прямо не узнаю! — Я тоже, — внезапно вмешался Кирюша, но на него не обратили внимания. — Я только надеюсь, что это у тебя не временное, — продолжила мама. — Нет, не временное, — заверила Кристина. — Я теперь буду такой всегда. И всё у нас теперь будет по-другому. На главную УЗНАЙ, ЧТО БЫЛО ДАЛЬШЕ |